– Мне все люди чужие, – возразил я. – И все одинаково любопытны. Мне хочется посмотреть, что сотворило с ними время. Ты знаешь, время – единственный бог, которого я боюсь.

– Ты боишься времени… впрочем, пока оно над тобой не властно, мой вечно юный брат, – усмехнулся Станислав. – Но ты не боишься того, что они узнают… Ты мастер фантасмагорий, и с годами этот твой талант приобрел невиданный размах. Но неужели он научил тебя, как избавиться от страха?

– Ты ошибаешься, я боюсь, очень боюсь, – сказал ему я. – Боюсь и страстно желаю. Говорят, человека всегда тянет на место преступления. Как думаешь, почему? Может быть, мы оставляем там частичку своей души? Смутное отражение, запечатлевшееся на оболочке глаз мертвеца?

– Парадоксы, – вздохнул он, – в этом ты мастер. С другой стороны, мой дорогой Вацлав, последнее мое воспоминание из жизни – это ты, красивый, как юный греческий бог. Я помню, как тучи сгустились над озером, помню, как ощутил последний порыв ветра… вот и все… Так что доля истины в твоих словах есть. Я запомнил тебя, и вот вынужден годами захаживать к тебе и выслушивать этот горячечный бред, мой дорогой, никогда не стареющий и не унывающий любитель первоклассного опия. Так, значит, ты боишься разоблачения и все равно едешь туда? Но зачем?

– Страх – всего лишь эмоция, – улыбнулся я. – Одна из самых сильных. А сильные переживания всегда меня привлекали. Их слишком мало в нашей обыденной жизни. Разоблачение, возмездие… Только ничего этого не будет. Никто ничего не узнает, раз до сих пор – за восемнадцать лет – правда не выплыла на поверхность.

Веки мои отяжелели. Я чувствовал, что скоро тяжелый, черный сон одолеет меня. И старался оттянуть это мгновение, еще немного побыть с братом, услышать его слова. Я уже не видел лица, лишь ощущал кожей его легкое дыхание.

– Они узнают, – покачал головой Станислав. – Кто-нибудь обязательно догадается, раскопает все это. Они узнают, кого ты убил…

2. Георгий

Я сразу усек, что на этом деле можно будет срубить бабла. Как только узнал его на сцене. Прямо счетчик в голове заработал. Актер я, может, и не очень, но в том, что касается прибыли, котелок у меня варит.

Да и какая теперь разница, кто из нас, из нашего багринцевского курса, стал очень, а кто не очень. Ведь восемнадцать лет прошло. А за такие годы всего себя наизнанку вывернуть можно, не то что какие-то дурацкие там приоритеты сменить. Жив, здоров, и ладно, как говорится.

Когда Ксения, вдова Багринцева, задумала всю эту сентиментальную лабудень – спектакль в память о покойном мастере и учителе, – я сразу так ей и врезал:

– Ксения Эдуардовна, дорогая вы моя, а башлять кто за все это удовольствие будет?

Она заколыхалась:

– Как ты можешь, Жорик! Есть еще люди, для которых память о Евгении Васильевиче не пустой звук! Я обращусь в Министерство культуры…

Ну ясно, бла-бла-бла на пустом месте. На спектакль придут три с половиной старухи, которых Багринцев тер по молодому делу, ну, может, еще парочка маразматиков – друзей юности. И все, на этом вливания в кассу закончатся.

Хотел, в общем, сразу ей заявить, что я благотворительностью не занимаюсь. У меня самого дела идут хреново, мечусь как белка в колесе, чтоб концы с концами сводить: все копеечные сериалы – мои, ситкомы, дрянные эпизодишки. Бывает, что и в рекламу приглашают. Но там хотя бы платят порядочно, хотя случается это, увы, нечасто.

На все приходится соглашаться, как ни крути, деньги.