|
иногда среди них я находила запах, похожий на тот самый терпко древесный запах моего любимого, и старалась задержаться рядом с тем, кто его источал, представляя, что мы вдруг оказались вместе. мне мечталось, что я смогу заменить его и избавиться от ожидания. избавиться от страданий. вот бы кто нибудь помог мне перестать его любить, думала я. но в мире не было ни одного мужчины, который хотел бы помочь мне, – в мире не было тех, кто мог бы мне помочь. недоверие между мной и окружением росло в геометрической прогрессии. напряжение, затихшее между телами, прервал звук открывающейся двери. тогда я резко вытянула руку, чтобы схватить пачку, нырнула под локоть Дани и сбежала. я заперлась в женском номере и, судорожно одеваясь, сразу начала убеждать себя, что мне все приснилось. никто, маша, никто не трогал тебя. да нет же, он приставал. просто ты привлекательна, как сказал бы папа. просто мне страшно – так папа бы никогда не сказал. я боялась верить своему страху: он обрекал на признание еще не принятых мною истин. и как два быка, столкнувшихся рогами, я удерживала на весу веру в факт и его отрицание.
я решила доехать до квартиры покойного деда Вити, которая прячется где то на окраине. лишь бы не оставаться в этом хостеле. в любом случае нужно было проверить, как у этой квартиры дела. я выбежала и пошла до остановки путаными дорожками, постоянно озираясь. пусть этот Даня, если он там, потеряет меня из виду. я доехала на автобусе до района Н., и по «Яндекс Картам» стала искать нужный дом. они сначала привели меня к заброшенной одноэтажке с выбитыми окнами – пустыми глазницами. после дождей стояла вода, березам доставая до колен, и они, полумертвые, оглядывались на меня по ветру. вокруг плавал частный сектор, тоже почти неживой. в черно белой панораме проглядывались два три несерых домика. Витина квартира явно была не здесь, мне говорили, что «Яндекс Карты» не обновляли данные о Сахалине много лет. может, и нет этой земли и, если закрыть глаза, окажется, что все жители острова на самом деле смешно парят в воздушном пространстве, как маленькие нищие ангелочки. собаки в этих развалинах были незлые – к ним никто, видать, не ходил и не ездил, они привыкли жить в тишине почти кладбищенской. я стала искать по табличкам с названиями улиц и номерами домов. медленно продвигаясь по хлюпающей земле, я наконец нашла небольшой двухэтажный многоквартирный домик годов пятидесятых, еще не слепой. во дворе висело на веревках пожелтелое белье. вокруг дома по периметру угасал палисадник, в который кто то понатыкал палок, словно пытаясь превратить их в деревья, растить свой сад. не заперто. мне на второй этаж. поднимаюсь по деревянной лестнице в стойком запахе мочи, гнили и той подъездной плесени, который звучит только в советских малоэтажках со сбитыми ступенями. в старших классах я часы проводила с друзьями, греясь зимой у батареи на лестничном пролете. они пересказывали рассказы Чака Паланика, которые я не решилась бы прочитать самостоятельно. мы играли в шахматы на чьем то «Самсунге», сидели друг у друга на коленях в ту пору, когда тела еще принадлежали только нам самим и никому больше, а помыслить неправедное со стороны друга или подруги было невозможно. светлые времена темных подъездов с их запахом, ставшие романтикой. а мое тело – я смотрю на ладони, затем переворачиваю их и все еще смотрю – оно хранит в памяти чужие, непрошеные прикосновения. неправильные, тесные, их слишком много, почему то они достались мне, как плохие подарки, которые невозможно выкинуть или уничтожить. выбросишь коробку, а червивая память останется. у меня есть ключ, но он оказывается не нужен. толкаю входную дверь, переступаю через порог. в квартире пусто. обои на месте, оконные рамы тоже. в зале стоит небольшой шкаф с отломанной дээспэшной стенкой, проваливается деревянный пол, выбоины прикрыты кусками линолеума. я прохожу на цыпочках по всем комнатам, замечаю дохлых мух и паутину на окнах. |
