—  Кто позволил тебе, свиное рыло, вождей позорить и их именами свиноту называть? Иль у тебя в башке сплошной навоз? Иль не понимаешь, как осрамил руководителей государства?!

   —  У нашего свинаря враз в портках и мокро и тепло стало. Ну, что тут скажешь, так и ответил, как на духу:

   —  Так ить лучших так назвали! Ведь вот Лаврентий до полсотни свиноматок кроет в месяц. Не всякий мужик со столькими справится. Ну, десяток одолеет и все! Яйцы отвалются. А этому еще столько подавай! Он у нас первый на всю деревню. Второго, даже серед мужиков нет! На што председатель колхоза охоч до баб, но столько покрыть не сумел бы. Лаврентий его обставил бы!

   —  Ты что ж это, считаешь, что Лаврентий Павлович только тем и занимается, кроет свиней?! Ты, дурак, в своем уме?

   —  Наш и говорит, мол, ни по злому умыслу, а хотел и тут вождей впереди поставить, в пример другим, чтоб тоже старались на благо Родины всем, чем можно! Ведь хряк — рекордсмен, он выше председателя, потому что этого кабана в Москву привезли на показ всем, а тот в деревне остался. И кто его там увидит?

   —  Ну, наподдали свинарю под хвост! Велели Лаврентия со Сталиной по-другому обозвать и покуда самого за задницу не взяли, сматываться в деревню поскорее! А вы спрашиваете, от чего у нас в деревне головы пухли? — рассмеялась Настасья.

  —   Бабуль! Глянь в карты на меня! — напомнила Ленка.

   Старушка разложила, посмотрела и расхохоталась:

   —  У тебя, как всегда! Единые хряки! Ни одного мужика! Вот и завтра с новым познакомишься! Но тож ненадолго. Не боле чем на пару краковяков. Несурьезная девка. Нет на тебя угомону. Единые сквозняки в голове. Нихто рядом долго не задерживается.

  —   А почему, бабуль?

  —   Потому что у тебя вместо сердца мужское общежитие! Таких не любят. Ими забавляются все, кому ни лень.

   —  Бабуль, я хочу жить весело, чтоб в старости было что вспомнить,— зарделась Ленка.

   —  У тебя полная пазуха памяти! И еще два раза по стольку наскребешь, покуда остепенишься. Не скоро свою судьбу встренешь,— вздохнула Настасья.

  —   Баб! А ты когда замуж вышла?

   —  Ой, девоньки, рано меня родители отдали. Еще шестнадцать годов не исполнилось. В избе окромя меня десяток голожопых имелись. Все мал-мала меньше. Кажного накорми, одень, обуй, в школу отправь. А сами утро от вечера не отличали. Лоб в поту, жопа в мыле. В койку не ложились, а валились.

  —   Дети были?

   —  Это ты про меня? Конешно имелись. Коль мужик завелся под боком, куда я денусь?

   —  А сколько детей было?

   —  Пошто так? Они и теперь есть. Все трое, все ребятки, сыночки мои, соколы!

   —  Чего ж так мало? У родителей десяток!

   —  Они полегше жили. Нам трудней пришлось. Мой мужик целую семилетку кончил. Чуть ли не начальник на ту пору. Ну и послали его учиться в город. Он там вовсе свихнулся, пить стал, по бабам пошел. Когда воротили, я принимать не хотела его. Стаскался, как кобель шелудивый. Но, скоро себя в руки взял. Стал ветврачом, скотину лечил от всякой хвори. Ну, и в семье все наладилось понемногу. Да незадача вышла. Повелел председатель коров пипеткой осеменять. Раньше их быки покрывали. А тут новшество придумали. Решили на быках сэкономить. Ну, стали телята уродами рожаться, какой с двумя головами, иной с шестью ногами. Вот так-то и обиделся бык на мово мужика. Увидел, как он с пипеткой к корове подкрался, и как саданул его рогами, так душу враз выпустил.