На што мне серед их маяться? Оно и у братов не легшее. Там невестки. С ими родные мамки ужиться не смогли. Куда мне лезть? Потом, что ни говори, доподлинно известно, что лучше всего подале от родни держаться, ежли не хочешь век укоротить. Всяк сам по себе мается. Не надо и мне ихней подмоги! Сама помру,— отмахнулась Настасья.
— Бабуль! А ты в молодости встречалась с парнем?
— Ндравился один, теперь уж чего таить? Былое, едино не воротить. И парень тот, ежли живой, ужо не краше меня сделалси, такой же старый лешак. Зато тогда ладным был. Кудрявый, пригожий, на гармошке играл, аж дух захватывало у всех. Да только родители мои ево не уважали. Оно и понятно. Гармошка не работа, единая потеха. Ею сыт не станешь. Так-то отец и сказал:
— Не моги вкруг дуралея виться! Не станет от него проку нигде и только горя с им нахлебаешьси. Слухать об ем не желаю!
— Я перечить не могла. Отошла от гармониста на-вовсе. Ён вскоре оженился на председателевой дочке и уехал в город. Слыхала от людей, в семье у них ладу не было. Разбегались, мирились, опять расходились. Ну, да это их дела. Я ево годов через десять ветрела. Ежли бы не окликнул, не признала б! Навовсе одряхлел, постарел, спился. Аж совестно стало рядом стоять. Ушла побыстрее. С той поры не виделись. Долго не могла понять, чего он раньше ндравился? Даже ревела по ем, когда отец воспретил на гулянье ходить! — вспомнила бабка улыбнувшись.
— Значит, не любила! Потому забыла быстро!—догадалась Ирина.
— Да я с ним и не гуляла. От того и в душу особо не запал! — призналась Настя.
— Баб! А могла сама уйти от мужа? Ну, вот когда он в городе загулял и запил?
— Конечно, могла.
— А родители разрешили б?
— Ни в жисть не согласились бы! У нас отродясь такого не было. Коль сошлись, то до гробовой доски. Отец так и сказал мне:
— Деревня, может и не осудит, поймет тебя! Но ко мне в дом дорогу забудешь. Не дозволю пороги марать и семью страмить. Отрекусь от тебя перед всеми!
— Я знала, отец свое слово не сменит и в гробе. Потому, не насмелилась. Ить какой ни на есть, ен отец, первый после Бога! То вы, нонешние про то не помните, от того живете гадко. Взамуж выскакиваете через неделю опосля знакомства.
— Баб, а ты и вовсе своего мужа не знала!
— Ён у нас в соседстве жил, весь как на ладони, наскрозь видела. Но не гуляли. Не думала ево женой стать. И не смотрела на ево. А вишь, как судьба поворотила! Все по-своему переиначила! Опять же возьми хочь мою сестру, та свово мужика любила. И выходила за ево с радостью. Да ненадолго счастья хватило. Вскорости слезами умываться начала. А потом и вовсе опостылел. Не мужик, сплошной бухгалтер! Руки, как у барыньки, мягкие, без единого мозолю, только маникюра не хватало. Зато заместо души, гольный булыжник! Вот вам и любимый! Я со своим обормотом краше жила! Царствие ему небесное!
— Ас братьями видишься?
— Иногда! По праздникам! На Новый год, на Рождество, на Пасху! Гостинцы детям приношу. Браты тож навещали. Звонили раней. Приезжали на завод. Даже жить у них звали. Но куда? Я ж не полезу головою под пятки к ихним женам! Они про то ведают. Так вот и живем всяк в своем углу. А приключись лихо, на погост понесут чужие люди,— отмахнулась бабка от докучливых вопросов.
Она, конечно, радовалась, что девчонки вернули ее в свою комнату, не оставили в одиночестве и уговорили даже Лукича. Тот так и не понял, зачем девкам бабка? А она к их возвращению успевала прибрать в комнате, приготовить ужин, постирать и зашить, и поштопать, а и вечерами, под хорошее настроение, рассмешить, или погадать девкам. |