Магда была поглощена музыкой. Она на время уносила ее из этого мира, который день ото дня становился к ней все более жестоким. Пришли те, кто ненавидел евреев. Они лишили папу работы в университете, потом отобрали их дом, сместили ее короля... Не то чтобы она была очень предана королю Карлу, но все же это был законный монарх, а они заменили его генералом Антонеску и Железной Гвардией. Но никто не мог отнять у нее музыку.

– Я правильно играю? – спросила она, когда смолк последний аккорд, и в кибитке вновь наступила тишина.

Старая женщина, сидевшая рядом за низеньким круглым дубовым столом, улыбнулась, и вокруг черных цыганских глаз появилось множество мелких морщинок.

– Почти. Но в середине это звучит не так.

Она положила на стол тщательно перемешанную колоду карт и взяла инструмент, напоминавший волынку. Как старенький сморщенный Пан, цыганка прижала трубки к губам и начала дуть. Магда стала подыгрывать и вскоре почувствовала, что ее мелодия действительно слегка отличается. Она тут же внесла в ноты поправки.

– Теперь, я думаю, все правильно. Большое тебе спасибо, Джозефа.

Старуха протянула руку.

– Дай‑ка мне посмотреть.

Магда передала ей листки и стала наблюдать, как цыганка с интересом рассматривает неровные строчки причудливых символов. Джозефа слыла мудрейшей женщиной в своем таборе. Папа любил рассказывать, какой красавицей она была раньше, но теперь ее кожа иссохла, лицо сморщилось, а черные волосы рассекли широкие серебряные пряди. Однако ум оставался по‑прежнему ясным.

– Так вот, значит, какая она, моя песня. – Джозефа не понимала нот.

– Да. Сохраненная навеки. Цыганка вернула записи.

– Но я же не буду вечно играть ее так. Просто сейчас я хочу именно так, а через месяц мне захочется что‑нибудь изменить. Я уже много раз кое‑что в ней меняла.

Магда кивнула и положила листочки в папку вместе с другими записями. Она знала, что в цыганской музыке много импровизации. И это было неудивительно – вся жизнь цыган состоит из импровизаций; у них нет дома, не считая кибиток, нет письменности, нет ничего, что заставило бы их осесть в одном месте. Может быть, поэтому ей так и хотелось забрать у них какую‑то часть их кипучей энергии, чтобы навечно сохранить ее в музыкальной форме.

– Мне и сейчас уже нравится эта песня, – ответила Магда. – А через год посмотрим, что ты еще сюда добавишь.

– А разве к тому времени твоя книга еще не выйдет?

Магда почувствовала, что ей больно говорить.

– Боюсь, что нет.

– Но почему? – удивилась Джозефа.

Девушка сделала вид, что занята с мандолиной, хотя и понимала, что ей так просто не уйти от ответа. И тогда она тихо сказала, не поднимая глаз:

– Мне придется искать нового издателя.

– А что случилось со старым?

Магда не подняла глаз и теперь. Она была в смятении. Это оказалось одним из самых тяжелых ударов в ее жизни – недавно она узнала, что издатель трусливо предал ее и разорвал договор. И ей до сих пор было очень больно.

– Он передумал. Он сказал, что сейчас не время выпускать сборник цыганской музыки.

– Особенно, когда составительница – еврейка, – понимающе добавила Джозефа.

Магда взглянула на нее и снова опустила глаза. Как она права!..

– Возможно. – Девушка чувствовала, как в горле растет горький ком. Она не хотела больше говорить об этом. – А как у тебя идут дела?

– Хуже некуда. – Джозефа сокрушенно вздохнула, отложила инструмент в сторону и снова взяла в руки гадальные карты. Она была одета в старую разноцветную цыганскую одежду: цветастую блузку, полосатую юбку, ситцевую косынку. От такой пестроты начинала кружиться голова.