|
И здесь впервые Герминьен сообщил Альберу о своем совсем уже близком отъезде и с интонацией теперь уже бесповоротно принятого решения представил его как обусловленное теми особыми обстоятельствами, в которых смерть посетила этот замок, и, особенно, той тяжелой ответственностью, которую он, Герминьен, по всей видимости, нес, привезя в эти уединенные и мрачные места существо, для которого отношения, имевшие между ними место, не говоря уже об их случайном и трудно определимом характере, всегда, вне всякого сомнения, носили поразительный характер (и он странным образом подчеркнул это слово) невезения, что не раз уже подтверждалось и прежде. Но несмотря на то что все эти соображения в их логической последовательности были высказаны Герминьеном со зверски иронической интонацией здравого смысла, от его проницательности не могло ускользнуть, что та чуть ли не болезненная безропотность и даже, в конечном счете, то безразличие, с которыми Альбер воспринял их во всей нудной долготе изложения, скрывали, без сомнения, какой-то подтекст — разгадать который он тем не менее вряд ли был в состоянии и который наложил печать все возрастающего смятения на весь остаток вечера. Герминьен, казалось, намеренно его затягивал, словно желая подольше изучить — с той сосредоточенной страстностью, которую может вызвать один лишь вопрос жизни или смерти, — бледное и неподвижное лицо Альбера, однако этот бледный, светящийся и невозмутимый лоб, озаряемый фантастическими отсветами факелов, был уже непроницаем. И они наконец расстались и вернулись в верхние этажи замка.
Сон не посетил Герминьена. Едва только луна начала заливать небо своим сиянием, он присел подле окна на каменную скамью. Чуден был лес в серебристом сверкании, в своей неподвижной и спящей неге. Где-то совсем рядом сверкала река, окутанная лучистой сетью туманов. Да, спокоен был под этими звездами Арголь, на самой глубине туманной сети, погруженный полностью сам в себя в плывущих пространствах прозрачного и зачарованного воздуха. И тем не менее эта спокойная ночь, эта нежная ночь была ночью великого исхода, потому что глаза Герминьена не могли лгать — глаза Альбера не могли лгать. Перед тем как уйти, в большой зале они обменялись торжественной клятвой — и Герминьен содрогнулся от ее нечеловеческого величия. Он долго думал о своей юности, о тех годах, когда он познакомился с Альбером и между ними завязались те невыразимые узы, чья скользкая петля должна была сегодня задушить их и навеки соединить. Когда они были еще совсем юными — и самые непонятные, самые путанные вопросы теологии влекли их тогда с необъяснимой страстью, — Альбер называл Герминьена своей обреченной на вечные муки душой. В декабрьскую ночь, пустынными лестницами, пустынными залами с погашенными и опрокинутыми светильниками, он покидал замок, и была на нем одежда путника. Очень быстро шаги привели его (так как он очень торопился в эту холодную ночь) к волшебной аллее, по которой Альбер и Гейде шли однажды в один роковой день. Развевающиеся полы плаща окутывали его, словно черные крылья. А позади него и в его мозгу, в тех обостренных участках мозга, из которых берут истоки самые пронзительные чувства, зазвучали в глубине ледяной ночи шаги — его шаги? Они направлялись к нему из глубины ночи — и он их узнал, как если бы он ждал их всегда. Но он не обернулся к таинственному путнику. Он не обернулся. Он пустился бежать по аллее, он бежал очень быстро, и шаги преследовали его. И, задыхаясь, он почувствовал тогда, что шаги вот-вот его догонят, и, во власти всемогущего обморока души, он вдруг ощутил ледяную молнию ножа, подобно горсти снега скользнувшую между его лопаток.
Примечания комментатора
«Замок Арголь» — первое произведение Луи Пуарье (Жюльена Грака), работа над которым продолжалась с июля по ноябрь 1937 г. Получив отказ в издательстве «Галлимар», Ж. Грак вплоть до декабря 1938 г. |
