Другие обычные составляющие романа здесь также отсутствуют. Нет ни переходов, ни диалога (единственное слово, которое произносит Альбер, — «никогда», но и оно вторично, поскольку оказывается цитатой). Персонажи абстрактны и не имеют никакой социальной или психологической дефиниции, они суть воплощенные идеи. Романическое действие кажется чуть ли не эзотерическим и берет свои истоки отнюдь не в коллизиях интриги. Иными словами, рассказ словно не сцементирован, а вся книга предстает как сценарий, некая последовательность сцен, которые еще предстоит разработать.

В плане повествования это рассказ от лица всеведущего автора. Но и тут все обстоит не так просто: если повествователь и говорит вместо персонажей, следит за их переживаниями и описывает их мысли, то он никогда не позволяет вторгаться в действие, становиться в позу судьи или комментировать происходящее. Он словно подчиняется опыту и исканиям своих героев (отсюда бросающееся в глаза обилие полуутвердительных фраз, а также фраз типа: «им казалось», «ему показалось странным» и т. д.). И потому, хотя Грак ни на секунду не передоверяет рассказ своим персонажам, перспектива меняется здесь беспрестанно и повествование свободно играет с разными точками зрения, которые могут быть точкой зрения как героев, так и текущей в реке воды, наплывающих облаков и проч.

И все же отдельным требованиям романа, дабы не сказать драмы, Грак остается верен, размещая персонажей в замкнутом, почти драматургическом пространстве, где повествовательным материалом, «проводником романических флюид» становятся равно персонажи, место действия, пейзаж, но переданные в своеобразной динамической статике — не через действие, а через описание. И тщетно читатель этой книги будет искать здесь увлекательных событий. Роман предстает как одно большое описание. Но обратим внимание на то, что у Грака нет ни одного описания, которое было бы лишено интенции и не было бы драматизировано. Все площадки действия романа обладают ярким сценическим характером. И манера их изображения обязательно подчеркивает драматический момент, цель которого, впрочем, — не столько охарактеризовать место (или персонажей), сколько создать атмосферу. Поэтому правдоподобие уступает авторскому намерению «произвести впечатление», рассказ выстраивается в собственной поэтической, а не реальной или квазиреальной последовательности, что делает почти невозможной отсылку к объективному порядку вещей. Сам Грак признавался, что многие его описания, собственно, и написаны «словно в преддверии поднятия занавеса» (отсюда, например, и раздающиеся на башнях аргольского замка три удара, которые в сознании французского читателя ассоциируются еще и с тремя ударами, которые в театре оповещают о начале спектакля).

Сюжетная линия здесь до крайности проста. По — видимому, правильнее было бы говорить не о фабуле и не об интриге, и даже не о действии, но о ситуации: двое мужчин и женщина в романтическом и романическом пространстве уединенного, отрезанного от мира поместья, вырванные из привычного течения времени. Впрочем, и со временем здесь не все ясно, и определить, «какое тысячелетье на дворе», в этом романе вряд ли представляется возможным. Единственное, что могло бы хоть приблизительно хронологически обозначить эпоху, — упоминание «машины» («voiture»), которая везет Гейде, Герминьена и Альбера к проливу. Но и здесь автор явно заметает следы, поскольку по-французски «voiture» может означать как современный автомобиль, так и старинный экипаж.