Обед проходил довольно странно: никто не проронил ни слова, не осмеливаясь больше ломать эту комедию и обманывать всех остальных. Наши лица были неподвижны, как маски. Все мы по очереди вставали, чтобы взять то хлеб, то соль, то масло. Через четверть часа Элен вышла, не сказав никому ни слова.

— Она немного нездорова, — сказала Аньес. — Да я и сама устала.

Я воспользовался случаем и воскликнул:

— Так идите и отдохните, а мы с Жулией сами уберем со стола.

Аньес окинула меня недоверчивым взглядом:

— Да нет, не надо. Я могу отдохнуть на следующей неделе.

Но Жулия, казалось, даже и не заметила намека на ее отъезд. Она не спеша доедала яблоко. Она вообще обожала яблоки. Закурив сигарету, я окинул взглядом комнату: как всегда, на диване и стульях валялось несколько свертков — плата Аньес за ее предсказания… Без Элен мне будет гораздо легче загнать Жулию в угол и продолжить начавшийся столь неудачно разговор. Прохаживаясь неподалеку от кухни, я, не переставая анализировать создавшееся положение, пытался уловить, о чем это они так тихо говорят. Волей-неволей мне придется обговорить с Жулией условия моей свободы — ведь теперь я утратил возможность завладеть средствами Бернара и скрыться. Надо заплатить Жулии, хотя надо мной всегда будет висеть угроза шантажа. Скорее всего, именно к этому она и ведет свою игру. Алчная, способная на любую подлость, она, пожалуй, не упустит возможности обогатиться. А вдруг она переключится на Элен, после того как вытянет из меня все, что в ее силах?.. Теперь я ясно видел ее игру, теперь все вставало на свои места. Она, по-видимому, изучала Элен, чтобы найти ее слабинку, считая, вероятно, что сестры богаты. А в день отъезда она предъявит мне ультиматум: «Вы убили Бернара и благодаря этому сможете заключить очень выгодный брак. Поделимся. Или я донесу на вас».

Удар был бы роковым, и до конца своей жизни она бы… Да, но не могу же я убить ее! И тут хорошо знакомый мне внутренний голос возразил: «Но ведь ты убил свою жену!» Отшвырнув сигарету и заложив руки за спину, я принялся кружить по гостиной. Этот голос — нарушитель моего спокойствия, прекрасно знал, в какие именно моменты я наиболее уязвим, подвержен страданиям и раздираем угрызениями совести. Я спорил с ним, ссылаясь на реальные факты:

«Я ее не убивал… Я просто бездействовал, вместо того чтобы броситься ей на помощь… Из-за моей нерешительности она и утонула… Ведь это совершенно разные вещи!»

«Ты спокойно дал ей утонуть, потому что она тебя связывала!»

«Это ложь!.. Она меня не связывала, она мешала мне жить, а это разные вещи!»

«Жулия тоже мешает тебе жить?» — спросил голос.

Ну ладно, этот спор мне уже порядком надоел. Я не убийца, и хватит об этом. О том, чтобы я поднял руку на Жулию, не может быть и речи. Тем более не может быть речи о браке с Элен. Я просто не имею морального права затаскивать ее в осиное гнездо, в котором очутился сам. Что же делать? Значит, выхода нет? Нет, один выход есть… но он мне не по зубам: уехать с рюкзаком за плечами, как клошар, рыскать повсюду в поисках работы и в конце концов попасться и опять угодить в сети службы отправки на принудительные работы в Германию… Правда, можно еще броситься в Сону, в ее черные, грязные воды, которые сомкнутся надо мной, и лишь немного пены останется на поверхности… Да, Жулия всех нас держит крепко…

Я ожидал их, машинально то раскручивая, то закручивая табурет пианино.