— Вы выглядите очаровательно, — произнес герцог, — и, полагаю, до меня уже не один мужчина говорил вам об этом.

Леона смущенно улыбнулась:

— Мы жили за городом, очень уединенно, к тому же в последний год мама чувствовала себя очень нездоровой.

— Ну конечно! — воскликнул герцог. — А потому я уверен, что вам понадобится много новых вещей и развлечений, которые, смею надеяться, я смогу вам предоставить!

— Вы удивительно щедрый и заботливый человек! Благодарю вас.

— Я хочу, чтобы вы поняли, — ответил герцог, — что это теперь ваш дом, и вы займете здесь такое место, как если бы вы были моей родной дочерью.

— Но я думала, у вас есть дочь! — удивленно воскликнула девушка, припомнив, как мать говорила ей о том, что у герцогини двое или трое детей.

— Моя дочь умерла.

— О! Простите! Мне очень жаль.

— Она умерла два года назад. Она была младше вас и никогда не отличалась крепким здоровьем.

В голосе герцога прозвучало что-то такое, что — девушка была уверена — он тяжело переживал смерть дочери.

— Мне очень, очень жаль, — повторила она опять. — Но ведь у вас еще остались дети?

— Да. Сын.

Леона как раз собиралась спросить, увидит ли она его в замке, когда герцог сказал:

— Ланч уже ждет нас, а я уверен, что вы проголодались после поездки.

— Вы правы, ваша светлость.

Говоря это, девушка вспомнила крики детей, которых выбрасывали из родного дома, и почувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Ей хотелось бы поговорить о них с герцогом, умолять его быть милосердным, просить, чтобы он отдал необходимые распоряжения и нашел бы для них другой, новый дом. Но когда они пришли, наконец, в обеденный зал, девушка почувствовала, что не знает, с чего начать. Она прекрасно понимала, что если только осмелится поднять эту тему, он тут же прервет ее, заставит замолчать, как сделал это в первый раз. Однако девушка говорила себе, что она не имеет права трусить. Рано или поздно она все равно должна поговорить с герцогом об этих выселениях.

За ланчем, во всяком случае, это все равно оказалось невозможным.

Леона ожидала, что они будут завтракать вдвоем с герцогом, однако, к своему удивлению, обнаружила, что в обеденном зале их уже ожидает множество гостей.

Зал был огромный, парадный, гораздо просторнее и роскошнее, чем в замке Керн; за столом могли свободно разместиться человек тридцать, если не больше.

За завтраком, правда, их было только восемь. Здесь были две престарелые кузины, которые постоянно жили в замке, сестра герцога, приехавшая навестить своего брата, двое соседей, приглашенных к ланчу, и священник из рыбацкой деревушки, расположенной в устье реки.

«Может быть, мне удастся поговорить со священником», — подумала Леона, когда ее представили ему.

Но за завтраком, когда они уже уселись за стол, девушка обнаружила, что священник явно и откровенно боится герцога и готов без возражений согласиться с чем угодно, что бы тому ни взбрело в голову сказать или сделать. У Леоны было такое чувство, что, если бы герцог оказался против, святой отец не предложил бы изгнанным семьям пристанища даже во дворе за церковью. Как бы ни болела у нее душа из-за случившегося утром, Леона понимала, что сейчас не имеет никакого смысла заговаривать об этом с герцогом, — она только вызовет его гнев и раздражение, но ничего не достигнет. Она помнила, какой яростью исказилось его лицо и как холодно звучал его голос, когда она впервые попробовала заговорить об этом.

— Поскольку Леона Гренвилл будет жить теперь с нами, — объявил герцог своим кузинам, — нам следует узнать, не намечается ли в округе каких-либо празднеств и развлечений.