София взглянула на руку без обручального кольца, выглядывавшую из узкого манжета ее утреннего пеньюара темно-зеленого цвета. Она носила черное три месяца и только что перешла на полутраур. При этом до сих пор чувствовала себя лицемеркой, когда при встрече с ней друзья сочувственно вздыхали по поводу ее утраты, всячески выражая свою симпатию.

Когда после похорон огласили завещание, оказалось, что Даниэль в нем даже не упомянул о своей невесте. Этого не ожидали ни Каллум, который когда-то пытался отговорить ее от обручения, ни сам граф, который, как она подозревала, был тоже не в восторге от той поспешной помолвки. Десять лет ожидания — и ничего.

Каллум, долгое время находившийся в состоянии потрясения после гибели брата, попытался объяснить это беспечностью Даниэля и нежеланием вообще думать о том, что он когда-то умрет, что свойственно молодости, а не тем, что не любил невесту.

Но ее сердце подсказывало правду: Даниэль ее разлюбил. Она поняла это давно, как и то, что и ее сердце тоже охладело. Поэтому в душе была уверена: поскольку любви не было — он ничем ей не был обязан. Она не имела права на его наследство. Сама виновата, что оказалась в таком положении, надо было иметь мужество и честно признаться ему и самой себе в этом и разорвать помолвку, а не ждать долгие десять лет. Она давно могла бы выйти замуж и таким образом обеспечить и себя, и своих мать и брата. Может быть, еще не все потеряно, и она все-таки обретет свое счастье или, во всяком случае, семью. В ней шевельнулась надежда.

Наверное, и граф, и Каллум выделили бы ей долю из наследства Даниэля, заикнись она об этом, но просить не позволяли гордость и чувство вины. Это она настояла на помолвке, которая была ошибкой юности, а они пытались удержать их от этого шага.

Уилл регулярно наносил им визиты. Выражал сочувствие, пытался помочь — одолжил своего садовника, предлагал к их услугам свой экипаж, присылал овощи и фрукты из сада, но, поскольку она решительно отказывалась от его помощи, визиты становились все реже. Она всячески пыталась скрыть их бедственное положение, и до сих пор ей это удавалось. Но количество присланных счетов росло, а вежливые поначалу кредиторы становились все настойчивее. И София понимала, что подходит к черте, когда придется принять решение о своей дальнейшей судьбе.

— Может быть, он все-таки хочет выделить тебе часть доли Даниэля, — сказала миссис Лэнгли, делая вид, что это ее мало волнует.

— Не вижу причин для этого — он мне ничем не обязан. К тому же он по закону наследования не имеет на это права, — терпеливо объяснила София матери. — Владение он наследовал без права передачи и теперь не может расстаться даже с малой его частью. К тому же у него впереди карьера и женитьба, надо думать о себе. Он, вероятно, скоро женится, тем более если не собирается возвращаться в Индию.

— Да, ты права. — Мать вздохнула. — Ну что ж, скоро наш милый Марк закончит учебу, будет посвящен в духовный сан, ему дадут приход, и все будет хорошо.

София не стала ее разубеждать. Марк, не имея влиятельного покровителя, вряд ли найдет себе приход с жалованьем достаточным, чтобы содержать себя, мать и сестру, да еще расплатиться с долгами. У него, к сожалению, нет ни энергии, ни особенных способностей, чтобы найти хорошее место самостоятельно; все, на что он может рассчитывать, — место викария в каком-нибудь промышленном городке или в сельской глуши. Ей придется теперь позаботиться и об этом.

Стараясь не думать больше о неприятностях, она заставила себя сосредоточиться на письме. Оно было кратким, написано твердым мужским почерком. Уведомляя без объяснений о визите, Каллум Чаттертон адресовал письмо именно ей, а не маме, заметила она вдруг, и был уверен, что она сможет его принять сегодня.

София поспешно сгребла всю почту, чтобы мать не успела заметить возросшее количество счетов.