Майкл привстал и протянул огромную руку.

– Ты такой большой. По телефону казалось, ты среднего роста.

– Если говорить о голосах, скажи: «Здравствуйте. Инопланетяне высадились».

Я удивился:

– Ты слушаешь мою передачу?

– Иногда. На мой вкус, она немного с перебором, но мне нравится, как ты ее ведешь – ты обращаешься с этой публикой так, будто они нормальные люди, а не редкостные тропические рыбы.

Я сел.

– Некоторые из них действительно тропические рыбы. Просто отрастили ноги, чтобы прийти на передачу.

– Когда я вошел, я не мог угадать, который из посетителей ты.

Он поднял руки вверх:

– Всегда забываю сказать, чтобы высматривали здоровенного парня. Меня нетрудно опознать, если я предупрежу об этом… Но признаюсь тебе – я забываю о своем росте. В детстве у нас был золотистый ретривер, весивший, наверное, фунтов восемьдесят. Чертовски большая псина. Но сама она была убеждена, что миниатюрна и изящна, как француженка. Она втискивалась в самое крохотное креслице в доме и скрючивалась там, делая вид, будто кресло ей вполне впору, хотя было ясно, что ей бы лучше растянуться на кушетке. Вот и я такой же. Я покупаю туфли, которые мне жмут, и не верю, когда мне говорят, что у меня пятьдесят шестой размер… В душе я Эдит Пиаф.

Принесли пломбир, и я рассказал Майклу, как работаю над передачей, описал несколько наиболее колоритных персонажей. Он не мог спокойно сидеть на месте, но, несмотря на поигрывание ложкой и передвигание стакана по столу туда-сюда, не вызывало сомнений, что все его внимание направлено на тебя.

Когда пришел его черед рассказать о себе, его суетливость пропала и все в нем как бы замедлилось до темпа беседы у камина. Ему было что рассказать, и он знал, что вам это понравится и захочется еще, надо только подстроиться к его темпу и не выражать нетерпения. Сначала мне показалось это грубой манерностью – он создавал ощущение, будто ждет не дождется, пока ты закончишь, чтобы он мог рассказать свое. Но, побыв с ним некоторое время, я понял, что Майкл нетерпелив во всем, кроме разговора. У него не было никакого другого хобби. Его рыбалкой, коллекционированием марок, роскошными пирами с друзьями в дорогих ресторанах были разговоры. Только они давали ему возможность расслабиться.

Он держал в центре преуспевающий магазин товаров для мужчин – «Кабинет доктора Калигари» – и проводил бо́льшую часть своего времени за работой. Ездил Майкл в малолитражке, жил в хорошо обставленном небольшом домике в Ларчмонте и, казалось, все свободное время проводил за чтением.

Вечер мы закончили партией в гольф в Западном Голливуде. Я не гонял мячики по лужайке со школьных лет, но люблю боулинг и роликовые коньки, и было захватывающе снова погрузиться в это и оглядываться на Майкла через плечо, словно он пассажир на заднем сиденье моего автомобиля.

После первых взмахов клюшкой Билла снял пиджак. Он был еще больше, чем показался мне вначале.

– Ты играешь в футбол?

Он покачал головой:

– Меня всегда об этом спрашивают, но я не играю. Я никогда не был хорошим спортсменом, но люблю такие штуки. В детстве я был просто жирным. Знаешь, из тех, кто носит в мешке с завтраком три шоколадки, а после школы приходит домой и съедает большой кусок шоколадного торта. Боже, я был обжора… В детстве тебе так нужно, чтобы тебя любили, но ты делаешь все, чтобы помешать этому. Слишком много ешь, редко моешься, хнычешь… – Он сделал первый удар, и мяч взлетел ввысь. – Благодарю Бога за Клинтона.

– Кто такой Клинтон?

Майкл взглянул на меня так, будто я задал очень личный вопрос. Возникла пауза, во время которой он держал клюшку прямо у земли и размахивал ею туда-сюда.