– Дерил! Мне тридцать два года! Посмотри на меня!

– Кент, тебе может быть сколько угодно лет, но я спешу, и мне не до твоих сдвигов по фазе.

Через несколько мгновений Сипп был уже одет и, грустно покачав головой своему явно обреченному на опоздание товарищу, выбежал из комнаты.

Кент сел на край кровати и подпер руками голову.

– Мою дочь зовут Лорен. У меня в банке тридцать четыре тысячи долларов. Номер моего счета – триста пятьдесят два ноль три пятьсот шестьдесят четыре. Моя машина проехала сорок одну тысячу миль.

Несколько минут он повторял все, что знал о своей реальной жизни: имена клиентов, названия дорогих ресторанов, как его жена любила целоваться. Читая свою святую литанию, он вдруг услышал звонок и понял, опять по воспоминаниям, что завтрак закончился, и утренняя молитва тоже кончилась, и начался первый урок.

Какое-то время спустя (к тому моменту он снова упал на кровать и не открывал глаза) вошел воспитатель и тихо произнес его имя:

– Мистер Кент? С тобой все в порядке, сынок?

Льюис посмотрел на него и слабо улыбнулся.

– Мистер Холлер, мне тридцать два года, я закончил школу в шестьдесят восьмом!

– Ты хорошо себя чувствуешь, Кент? Не пойти ли тебе в медкабинет?

– Холлер, я Льюис Кент. Я отчисляю средства в фонд выпускников. Господи, я старше вас!

Это была правда. Молодой воспитатель присел на разворошенную койку Дерила и сложил руки поверх своих твидовых штанин.

– Знаешь, Льюис, я здесь один из твоих главных защитников. У тебя в голове есть мозги, и иногда, под настроение, ты ими пользуешься. Но вот это, дружок, не называется «работать головой». В этой четверти ты шесть раз пропустил утреннюю молитву без всякой уважительной причины, и это очень неосмотрительно с твоей стороны.

– Но, мистер Холлер, разве вы не видите? Я взрослый! Мне тридцать два года. Мне не нужно больше ходить на утреннюю молитву. Я женат! У меня золотая карточка «Америкэн экспресс»!

Воспитатель со вздохом встал:

– Ладно, Льюис, пусть будет по-твоему. Ложись обратно и оставайся дураком. У меня сейчас урок. Я тебе все сказал.

Холлер тихо закрыл дверь за собой, и Кент остался один. Ему было страшно.

* * *

На контрольной Блейзингейм наклонился и исподтишка взглянул на почти чистый листок Кента. Кент ничего не знал. Он мог вспомнить лишь теорему Пифагора, но контрольная была по дифференциальному исчислению. Фыркнув, Блейзингейм посмотрел на свой листок.

– А я-то думал, это я дурак, Кент, – ехидно шепнул он.

В ответ Льюис не смог ничего придумать кроме:

– Но мне тридцать два года!

Учитель у доски обернулся и запустил в него тряпкой.

– Кент, у тебя плохо получается шутить. Уж лучше и не пытайся, а то всем неловко.

* * *

У него ничего не получалось. Когда играли в американский футбол, кто-то так ударил его, что он упал и сломал дорогую коронку, которую в Нью-Йорке ему поставил Леонард Бернштейн. Когда к концу дня пришлось выполнять бег с ускорением, годы курения папирос отозвались горячими, болезненными уколами в груди. Ему было наплевать, когда другие каждый раз обгоняли его на двадцать-тридцать ярдов. Ему хотелось лишь, чтобы мир еще раз мигнул и он снова оказался в постели с Пегги под чудесным Daunendecke, которое они вместе купили несколько лет назад в Цюрихе, куда он ездил в командировку.

И хуже того, команда, в которой он занимался, даже не была школьной сборной: сброд какой-то – недотепы, книжные черви, чудаки и школьные придурки.