| Из пижонских сигарет с фильтром можно было курить «Яву» — 30 коп., тоже предварительно подсушив. И уже пафос высшего полёта — болгарские «БТ», 40 коп., твёрдая пачка, белая в микроскопическую полоску, красота неземная. Всё остальное была гадость. Параллельно, правда, продавались сигареты дружественной нам Кубы — «Партагас», «Лигерос», «Ким». Делали их из отходов сигарного производства, и прелесть их запредельной крепости я познал несколько позже. Забавно получилось с кубинскими сигарами — мы не понимали нашего счастья. Счастье состояло в том, что братская Куба расплачивалась за советские ракеты чем могла — своим плохим сахаром и восхитительными гаванскими сигарами, которые продавались в каждом ларьке и стоили копейки. Всё официально доступное в период советской власти вызывало недоверие — если каким-то чудом прилавки вдруг оказывались заваленными итальянским вермутом, казалось, что это всё-таки не настоящий итальянский вермут, не может такого быть в принципе. Если бы нам сказали тогда, сколько стоят эти сигары в свободном мире и как ценятся они среди знатоков — мы бы не поверили. Потому никто и не курил их всерьёз — так, девчонок попугать. Другое дело сейчас — по двадцать долларов за сигарку, вот это дело. Роман с трубкой (у кого же его не было!) длился недолго. Сам факт общении с трубкой — благородным мужским предметом, всякие аксессуары и необходимые вспомогательные действия, целый свод полутайных знаний и правил — как хранить табачок, как замешивать, как не пересушить, как чистить трубку, как и когда давать ей отдыхать, — всё это завораживало и грело мужское самолюбие. Некоторое время даже собирал трубки — занятие истинного джентльмена. Собирать нравилось больше, чем курить, — трубки гасли, воняли в кармане, намертво забивались смесью «Золотого руна» и «Капитанского» — и там и там встречались палки. Табак то оказывался сырым и не хотел гореть, то вдруг сразу пересыхал, становился едким и трескучим. Однажды увидел у кого-то пушистые белые ёршики для чистки трубок, выпросил один, протащил его через чубук любимой трубки, увидел, что там внутри, и с трубками было покончено навсегда. Курил я много, и кончилось это вдруг годам к сорока: я перестал курить. Почти перестал. Потому что ничего я не бросал и не собирался — мне просто расхотелось, стало невкусно. Удивительно, что точно такая же история в свое время случилась с моим отцом — в этом же примерно возрасте. Мне кажется, по отношению к табаку люди делятся на две категории. Если вам хочется закурить, когда вы собрались отдохнуть пять-десять минут, переключиться или вдруг потому, что ваш товарищ так красиво распечатал пачку и щёлкнул зажигалкой, — вы не безнадёжны. Сигарета нужна вам для отдыха. А вот если вы не можете без затяжки сосредоточиться, погрузиться в дело, и сигарета необходима вам для работы — ваше дело плохо. Я всегда относился к первой категории, мой друг Маргулис — ко второй. В семьдесят седьмом мы жили на юге в одной комнате, и на тумбочке у него рядом с очками лежала пачка «Беломора». Проснувшись утром настолько, чтобы шевелиться, но не настолько, чтобы открыть глаза, Гуля тянулся к пачке. Во мне всегда в эти минуты просыпался садист, и я отодвигал пачку сантиметров на пятнадцать. Гулина рука находила пустоту, на лице отражалось детское изумление, но глаза не открывались. Лапка тянулась дальше, я отодвигал «Беломор» к самому краю, выражение изумления сменялось детской же обидой, но глаза не открывались! В конце концов, мне становилось страшно, что мой друг так и не проснётся без затяжки и навсегда останется в коме, я подпихивал пачку к руке, рука с неожиданной ловкостью выуживала оттуда папиросину, вставляла еёв рот, зажигалка щёлкала, Женечка глубоко затягивался и — открывал глаза. «Доброе утро!» Сегодня отношение моё к курению и курящим двойственное, если не сказать — ханжеское. |
