— Может, напишешь ей записку?

— Это ты у нас писатель!

— А ты — член семьи.

— А тебя она любит.

Пол сел и закрыл лицо руками.

— В чем дело? — занервничала Мадлен. Он сидел так уже несколько минут.

Пол отнял руки, и ее поразило выражение его лица — смесь ярости и боли.

— Посмотри на меня, Мадлен, хотя бы раз в жизни загляни мне в душу! Видишь, что ты наделала? Твоя красота разрывает мне сердце! Но если бы ты знала, как я ненавижу себя за эту слабость, за то, что безумно хочу тебя — жить не могу! Не представляю, что со мной случилось, когда я лег с тобой в постель, но… ты поймала меня, Мадлен. Ты этого добивалась?

Атмосфера в комнате стала густой от эмоций. Мадлен набрала в легкие побольше воздуху и задержала дыхание, чтобы пропитаться ими. Пол преклоняется перед ее красотой, страдает, признает ее власть над собой!

— Да, этого! Но теперь мне нужно гораздо больше!

— А вот и я! — крикнула Мэриан, закрывая за собой дверь и снимая пальто. И вдруг заметила пустую вешалку. Какое разочарование!

Она отнесла дорожную сумку в спальню и пошла в гостиную. Фу, холодина! Должно быть, они ушли рано утром: камин сегодня явно не зажигали. Или у них отключили газ?.. Слава Богу, не отключили.

В гостиной ее внимание привлек стол, на котором явно чего-то не хватало. Машинки Пола! Куда он ее убрал? И почему?

Превозмогая страх, Мэриан ринулась в спальню, рванула дверцу шифоньера. Там болтались одни лишь пустые вешалки. Мэриан попятилась, глаза округлились. Она побрела в ванную, где Пол держал бритву и зубную щетку. Пусто.

Она вернулась в гостиную и уставилась на стол — словно надеясь, что машинка каким-то чудом окажется на месте.

— Пол, — прошептала она. И громче: — ПОЛ!

И как будто открылись шлюзы, выпуская на волю затопившее ее отчаяние. Она рухнула на колени и обхватила руками голову, словно затем, чтобы унять невыносимую боль.

— Нет! Умоляю, Господи!

Сгорбив плечи, она уткнулась головой в сиденье дивана. А когда подняла лицо, оно приняло пепельно-серый оттенок; вокруг глаз образовались черные тени. Ее окружали родные, знакомые вещи: диванные подушки, ковер, газовый камин, безжизненный экран телевизора… Она услышала беспечный смех Пола и резко обернулась. Из-за распахнутой двери спальни лились потоки солнечного света. И — ни души.

— Не может быть! Мэдди! О Мэдди, где же ты?

Час проходил за часом, а она по-прежнему сидела на полу в скорбном ожидании. Время от времени по щеке скатывалась одинокая слеза; ей было слишком тяжело, чтобы заплакать по-настоящему. И только после полуночи она заставила себя подняться. Кое-как дотащилась до окна. Уставила взор в черную пустыню неба и долго стояла, боясь пошевелиться. Боясь думать. Чувствовать. Знать.

Наконец она сделала над собой усилие и, словно в трансе, побрела в спальню. Включила свет и, ослепленная, захлопала ресницами. С трудом и предосторожностями, чтобы не упасть, доплелась до шифоньера. Потянула дверцу.

И ей открылась страшная правда.

Следующие двое суток Мэриан не могла ни есть, ни спать — только сидела на краю кровати, не в силах пошевелиться. Каждое движение причиняло адскую боль. Не хотелось жить. Любой шорох на лестнице заставлял ее вскидывать глаза на дверь, но никто не приходил. Она обыскала всю квартиру — записки не было. Почта не принесла ни одного письма.

На третий день Мэриан умылась, оделась и пошла платить за телефон. Но и после этого никто не позвонил. Она сходила в библиотеку, позвонила в агентство, где работала Мадлен, даже заглянула в «Шато». Их никто не видел.

Обратный путь в Клифтон лежал мимо музея.