|
А через четыре года появился второй. Вот так оно и случилось, как это всегда случается, сами знаете. Мне плохо жилось дома. Старик Маккар бил меня походя, вечно пинал ногами. Ну, вот меня и тянуло из дома, поразвлечься как нибудь… Мы могли бы пожениться, да как то уж так вышло… наши родители были против. Она стряхнула с покрасневших рук белую пену. – В Париже жесткая вода, – сказала она. Г жа Бош стирала вяло. Она останавливалась, чтобы хорошенько вникнуть в эту историю, занимавшую ее любопытство вот уже две недели, а тем временем у нее в лохани опадала пена. Она слушала с полуоткрытым ртом, ее толстое лицо было напряжено, глаза навыкате сверкали. Крайне довольная своей догадливостью, она думала: «Так, так! Ясно. Что то чересчур она разболталась: видно, они разругались». И она громко спросила: – Значит, он не очень то покладистый? – Ах, и не говорите! – отвечала Жервеза. – Там, на родине, он был очень хорош со мной; но с тех пор, как мы переехали в Париж, я никак не могу свести концы с концами. У него, видите ли, в прошлом году умерла мать. Она оставила ему что то около тысячи семисот франков. Он решил переехать в Париж. Ну, а так как папаша Маккар лупил меня нещадно, я и решила уехать с Лантье. Мы взяли с собой обоих детей. Он хотел устроить меня в прачечной, а сам собирался работать шапочником. Мы могли быть очень счастливы… Но, видите ли, Лантье слишком много о себе воображает, к тому же он мот: думает только о своем удовольствии. В конце концов он не многого стоит… Сначала мы остановились в отеле «Монмартр», на улице Монмартр. Ну и пошли обеды, извозчики, театры, ему – часы, мне – шелковое платье… Когда есть деньги, он очень добрый. И вот в два месяца мы растрясли решительно все. Тогда то мы и поселились в этих номерах, и началась эта проклятая жизнь… Жервеза запнулась, слезы снова сдавили ей горло. Она уже кончила отстирывать белье. – Надо сходить за горячей водой, – прошептала она. Но г жа Бош, очень недовольная тем, что столь откровенный разговор может прерваться, подозвала проходившего мимо служителя: – Шарль, милейший, будьте добры, сходите за горячей водой для госпожи Лантье. Она очень торопится. Шарль взял ведро и скоро вернулся с водой. Жервеза заплатила ему, – ведро стоило одно су, – и, вылив горячую воду в лохань, стала намыливать белье в последний раз без щетки, руками, низко нагнувшись над скамьей, вся окутанная паром, который легкими серыми струйками пробегал по ее светлым волосам. – Надо положить соды; вот, возьмите у меня, – любезно предложила привратница. И она высыпала в лохань Жервезы остатки соды из своего пакета. Потом она предложила ей жавеля, но Жервеза отказалась, сказав, что жавель хорош только для сальных или винных пятен. – Я думаю, он не прочь приволокнуться, – продолжала г жа Бош, имея в виду Лантье, но не упоминая его имени. Жервеза стояла согнувшись, погрузив руки в белье. Она только кивнула головой. – Да, да, – продолжала г жа Бош, – я и сама не раз замечала это за ним… – Но она тут же спохватилась, так как Жервеза внезапно подняла голову и, выпрямившись, вся бледная, так и впилась в нее глазами. – Нет, нет! Я ничего не знаю! – закричала г жа Бош. – Разве что он любит посмеяться, вот и все!.. Ну и эти две девчонки, что живут у нас: Адель и Виржини – вы ведь знаете их? – так вот, он не прочь пошутить с ними. Ну и что же из этого? Дальше шуток дело не идет, в этом я уверена. Жервеза стояла перед ней с потным лицом, с мокрыми руками и глядела на нее пристальным, упорным взглядом. Тут привратница всердцах стала бить себя кулаком в грудь и божиться. – Да говорят вам, я ничего не знаю! – кричала она. Потом, успокоившись, она прибавила сладеньким голосом, каким говорят, чтобы скрыть от человека тяжелую истину: – По моему, у него очень честные глаза… Он женится на вас, уж поверьте, моя милая! Жервеза вытерла лоб мокрой рукой. |
