— Я-то здесь при чем?

— Ты же привела в дом это убоище!

— А ты бы на моем месте не привела?

— Ни за что!

— Тань, но меня-то ты привела, — еле слышно выдохнула Сауле. — Мало того, ты меня из самой Москвы сюда притащила, дорогу оплатила, а потом еще и на даче два месяца прятала, пока квартиру не сняли. Вспомни, как ты мне гражданство делала, сколько пробегала, нервов и времени потратила. А с Китенышем как помогала?

— Это… другое дело. — Таня мучительно покраснела. — Ты мне почти сестра!

— Это сейчас.

— Все, кончаем этот дурацкий разговор!

— Кончаем, — кротко согласилась Сауле.

— И ты завтра же идешь на работу секретаршей!

— Иду. Хоть и страшно.

— Это у телефонов сидеть страшно?! Ты, Саулешка, окончательно обнаглела!

— Ага, я такая, — улыбнулась Сауле. — А ты, значит, идешь «чистить рыло» Лизаветиной матери?

— Даже бегу! Должен же кто-то вступиться за девчонку, — огрызнулась Татьяна. — Я вообще не понимаю, почему ее мамаша до сих пор не лишена родительских прав. Там же пустыня Сахара, а не квартира! У Лизаветы и кровати нет, мать пропила. Грязь, еды ни крошки, постоянные пьянки, драки… Спрашивается — куда смотрят соседи, они что, все дружно ослепли и оглохли?

— Ты права. Мы… слишком равнодушны.

— Особенно ты, — язвительно фыркнула Таня. Звонко чихнула и задумчиво протянула: — Интересно, как сложилась бы моя жизнь, реви ты тогда потише? Я о том августе, когда мы только-только познакомились…

— Помню, Тань.

— Прикинь — я бы спокойно читала, потом заснула, утром, само собой, в коридоре тебя бы не оказалось…

Сауле улыбнулась и пожала плечами. Таня пробормотала:

— Не со скуки ведь помирала бы эти семь лет, как считаешь? — Она протяжно зевнула.

В комнату заглянул Никита и угрюмо поинтересовался, сколько ему сидеть в гордом одиночестве. Есть ли у некоторых взрослых совесть или они напрочь забыли, что это такое.

И вообще, он вскипятил чайник. Он даже сделал бутерброды с маслом, сыром и колбасой! Если они закончили ругаться, то он, так и быть, потерпит их на кухне и даже пригласит перекусить. Чай он тоже заварил, он сегодня удивительно добрый.

— Чур, мне кофе, — жизнерадостно заявила Таня, мгновенно переключаясь. Бесцеремонно подтолкнула подругу к кухне и скомандовала: — Саулешка, бегом и с песней!

Или надеешься — я сама буду крутиться у плиты с туркой?

Фигушки тебе! В гостях я или как?!

Она поймала Никиту, подбросила его к потолку и захохотала:

— Радость ты наша! Заботничек! Что мы без тебя?

Сауле усмехнулась и подумала, что впервые за семь лет Татьяна не заметила, что ее дважды назвали Таней. Раньше она прощала это только Китенышу.

Для Никиты она всегда была тетей Таней!

Колыванов рассматривал небольшую разделочную доску, повешенную матерью над обеденным столом. Точную копию той, что он видел недавно у Никиты. Только рисунок другой. Вместо маков — пышная пена полевых ромашек над граненым стаканом с надколотым краем.

Колыванов тысячи раз видел эти скромные цветы на обочинах дорог, на газонах или лесных полянах, но только сейчас заметил их непритязательную, нежную красоту.

В природе полевые ромашки как-то не бросались в глаза, теряясь среди пестрого разнотравья.

Он снял доску и задумчиво провел пальцем по расписанной стороне, она была покрыта лаком, как и другая доска, с маками.