Разумеется, подобные ночные видения особой радости ему не доставили и даже отчасти встревожили, однако он тут же отбросил подобные мысли, вспомнив о том, что ему предстоит сделать массу дел, а в первую очередь отправиться в Данвич за покупками, поскольку в спешке он совершенно не позаботился о провианте хотя бы на первое время. Утро выдалось ясное и солнечное; на ветвях деревьев заливались дрозды и другие мелкие птицы, а на листве и траве поблескивали жемчужные капельки росы, отражая солнечные лучи тысячами крохотных драгоценных камней, устилавших края тропинки, которая должна была вывести его на центральную улицу деревни. Ступая по ней, Эбнер чувствовал, как к нему возвращается хорошее настроение, а потому, весело насвистывая, обдумывал первоочередные шаги своей жизни в унаследованном доме: ведь лишь после их совершения он сможет покинуть этот полузаброшенный, Богом забытый уголок провинциальной глуши.

К своей немалой досаде он обнаружил, что при свете дня центральная улица Данвича, как ни странно, отнюдь не казалась столь же приветливой и безмятежной, как накануне; когда над ней начинала сгущаться дымка вечерних сумерек. Деревня была как бы зажата между руслом Мискатоника и почти вертикальными склонами Круглой горы и представляла собой темное, унылое поселение, которое словно никогда и не выбиралось за черту 1900 года, и будто бы именно здесь время остановило свое продвижение навстречу грядущим столетиям. Постепенно его игривое насвистывание стало затихать и наконец умолкло совсем. Он старался не глядеть в сторону строений, почти полностью превратившихся в развалины. Также он избегал встречаться с любопытными взглядами прохожих, а направился прямо к старинной церкви, в которой располагался местный торговый центр , где, как он предполагал, его также встретит неряшливое убранство и беспорядок, полностью гармонировавший с видом самой деревни. Войдя в магазин, Эбнер направился прямо к прилавку и попросил ветчину, кофе, яйца и молоко.

Хозяин даже не шелохнулся.

— Вы, похоже, один из Уотелеев. А меня вы, наверное, и не знаете, хотя я ваш кузен Тобиас. И который же из них вы будете?

— Я Эбнер, внук Лютера, — неохотно проговорил он. Лицо Тобиаса Уотелея окаменело.

— Сын Либби — той самой Либби, что вышла замуж за кузена Иеремию... Так вы что, решили вернуться назад — обратно к Лютеру?

— Не мы, а я один, — коротко проговорил Эбнер. — И вообще, я не вполне понимаю, о чем вы говорите.

— Ну, если не понимаете, то не мне вам об этом и рассказывать.

Тобиас Уотелей и в самом деле замолчал, не произнеся больше ни слова. Он принес все, что заказал Эбнер, с угрюмым видом принял деньги и с плохо скрываемой недоброжелательностью смотрел ему в спину, когда тот выходил из магазина.

Сцена эта задела Эбнера за живое. Приветливая свежесть утра окончательно померкла для него, хотя на безоблачном небосклоне по-прежнему ярко сияло солнце. Он поспешно удалялся от магазина, а заодно и от центральной улицы, стремясь поскорее вернуться в свою новую временную обитель.

Там его, однако, поджидало новое открытие — перед домом стояла понурая лошадь, впряженная в неимоверно ветхий фургон. Рядом с ней под деревом стоял какой—то мальчик, а внутри фургона виднелась фигура старика с окладистой белой бородой.