– Усе, – сообщил добрый самаритянин, – приперлись до места, мне налево, а тебе пехом чапать.

Я попыталась вручить шоферу «на бутылку», но он, выматерившись, заявил: – Ваще офигела! Стану я у бабы с дитем последнее отнимать, да и по дороге было вместе веселей, эхма, петь люблю.

Я стала благодарить его.

– Во народ, – оборвал он меня, – я ничего ж не сделал, греби себе в деревню, только комбикорм вытряхни.

– Что? – удивилась я.

Водитель ткнул корявым пальцем в короб и торчавшую из него железку.

– На птицефабрику корма везу, вот из трубы на голову, зараза, сыплется!

Я оглядела Машку и увидела, что та вся покрыта липкой зеленой пылью, впрочем, и сама была не краше.

Вот почему девочка кашляла, а у меня першило в горе и чесались глаза, нас обсыпало едой для кур!

– Ну прощевай, – кивнул шофер, – мабуть, ищо свидемся.

Он влез за руль, включил мотор и завопил:

– Буря, ветер, ураганы, нам не страшен океан…

С ужасающим хлюпаньем колымага двинулась вперед. А мы с Маней поплелись на речку смывать комбикорм.

Но не зря говорят, что человек ко всему привыкает. На следующий год я уже вполне споро управлялась с ведрами, не боялась соседской коровы, отгоняла палкой противных индюков, ловко полоскала на речке белье. Перестали меня пугать и хозяева. Дело в том, что дед пил до положения риз. Мне, никогда не жившей с алкоголиками, сначала было жутко наблюдать за жизнью супружеской пары. Дедок, приняв на грудь, начинал бегать за бабкой с топором и вопить:

– Ща убью заразу, усю мне жизню покалечила!

Старуха орала и уносилась по грядкам вдаль. Я пугалась безмерно, хватала Маню, Снапа, Клеопатру и удирала за околицу. Там я отсиживалась около часа, а потом кралась назад, до дрожи боясь разбудить деда, спавшего прямо на земле, в лопухах.

Но потом пришло понимание: это у них ритуал такой, игра в догонялки.

Поэтому на втором году нашего пребывания в Глебовке я спокойно наблюдала, как дедок носится за бабкой вокруг избы, размахивая над головой колуном.

Один раз они устроили свои гонки, когда я пила чай. Вдруг раскрылась дверь, бабка влетела ко мне и шмыгнула под стол. Через секунду на пороге возник дед с самым безумным видом и заорал:

– А ну все на…, зарублю на…, вылазь…!

Я топнула ногой:

– Пошел вон с моей половины! Я деньги за лето заплатила и хочу жить спокойно! Ступай к себе, там и безобразничай!

Дед попятился:

– Ладно, ладно, ты, Грань, не сердися, уже убег!

Чуть ли не на цыпочках дедок вышел во двор. Несмотря на пьянство и вздорный характер, он был честным человеком. Раз жильцы деньги заплатили пусть отдыхают.

Бабка кряхтя выползла из‑под стола. Я угостила ее чаем с мармеладом. Старуха скушала пару чашечек и вдруг сказала:

– Знаешь, чаво мой бузит? Ревнует! Твой муж тихий совсем, ученый человек, а квелый. Мой же хоть и дурак, да любит меня. Вона как с топориком носится, по молодым годам и прибить мог, я вся синяя ходила, чистый баклажан!

В ее голосе слышалась откровенная гордость и жалость ко мне, которую муж так не любит, что даже не бьет по субботам.

Много интересного пережили мы в Глебовке. На третьем году нашей деревенской эпопеи у соседей случился пожар. Как на грех, именно в этот день бабка отправилась на рынок торговать картошкой, а дед получил пенсию и удрапал в магазин за бутылкой.

Когда занялась соседняя изба, я перепугалась настолько, что вылетела во двор в одной майке, забыв надеть юбку. Огонь полыхал вовсю. Жители деревни сбежались и молча стали наблюдать за происходящим. Никто из них не схватил ведра с водой и не полез выносить вещи. В огонь кинулись лишь Кеша и Леша, муж второй бабкиной дачницы, моей хорошей знакомой Гали.