Я иногда казалась себе подопытной собакой, которую опутали проводами и зондами, а в череп ей понатыкали электродов. Собака пытается жить нормальной собачьей жизнью, а вокруг толпа белоглазых вивисекторов обрабатывает полученные данные: столько раз вздохнула, столько-то выработала желудочного сока, тогда-то уснула, тогда-то проснулась.

Удивительно ли будет, если однажды в бедной собаке проснется волк и бросится на своих мучителей? А ведь таких собак много.

Почтовые радости

Утром я встаю и сразу бегу на почту.

— Вам ничего нет.

Второй раз иду после двенадцати.

— Вам ничего нет.

Третий и последний заход — вечером, перед самым закрытием.

— Я уже говорила, что для вас ничего нет. Что вы бегаете целый день, работать мешаете?

Однажды я зашла утром на почту, а потом целый день держала себя на привязи и больше туда не заглядывала.

Прихожу на следующий день утром. Телеграмма!

«31 и 1 буду ждать звонка дома. Целую».

И подпись.

Смотрю на время — телеграмма получена еще вчера днем! И так мне стало жаль себя вчерашнюю, дневную и вечернюю, что я решила плевать на недовольство почтовых девиц и не пропускать больше ни одного захода.

В июне Наташка приезжает свидетелем на мой суд. Готовимся мы к нему, копаясь в моих рукописях. Переписываем эту книгу. Когда я прочла ей эту главу, она схватила письма, с которыми я не расставалась, и, тряся пачкой оных, возмущается: «Мало ей писали? Мало ей писали?!» Гляжу и удивляюсь — а ведь и вправду много!

Страстная неделя

Перед Страстной у меня кончились деньги. Я сказала об этом по телефону друзьям. Но они что-то там замешкались, перепоручили это один другому. Остались у меня только чай и сигареты. И тут я узнаю — Страстная неделя!

Всю неделю постилась и читала Евангелие. Соседки по комнате заметили, что я ничего не ем, и предложили мне денег в долг. Я отказалась и объяснила, почему. Они попросили читать Евангелие вслух. Это было хорошо.

Перед самой Пасхой денег прислали много и со всех сторон. И мы справили Пасху. Все было чудесно. Но больше всего я радовалась тому, что мне удалось соблюсти хотя бы неделю поста. Всего неделю, но зато уж полного! А друзья мои расстраивались и никак не могли понять, за что я их благодарю.

Для меня самое страшное — в Страстях Христовых — ночь в Гефсиманском саду. «Симон! Ты спишь? Не мог ты один час бодрствовать?»

Я жалею, что меня не было в ту ночь в Гефсиманском саду, — я бы не уснула! Я и теперь не сплю эту ночь на Страстной — в память о Нем. А у меня какая длинная ночь спящих друзей!

Весна в Воркуте

В конце апреля солнце стало пригревать. Весна? С крыш, карнизов и балконов закапало. Начали таять великолепные, огромные воркутинские сугробы, эти горы и пригорки, по которым так весело бегали дети и беспризорные собаки. И вдруг стало видно, что никакие это не сугробы, а просто гигантские помойки. Некоторые достигали второго этажа.

Через несколько дней вновь ударил мороз, налетела метель. Снег опять запорошил помойки самым приятным для глаз образом. Теперь я уже знаю, что скрывается под этим пушистым снежком, и старательно обхожу все возвышенности. Но, увы, это почти невозможно, ибо невозмутимые воркутинцы протаптывают тропинки напрямик, по сугробам и по помойкам.

Вот теперь мне понятно, почему в шикарных приемных воркутинского «верхнего» начальства по персидским коврам бегают тараканы. Наташка уехала…

Воркуту замело майским снегом. Где-то скрипит, затворяясь за тобой, еще одна дверь. Тянет впасть в новую спячку — Наташка уехала! Больше мне ничего не покажут.