Приехала она, нашумела, упустила часть привезенных бумаг в мелкий омут местной кагебни, растормошила меня, закормила икрой — чушь какая-то. Но зато привела ко мне друга — Женю Пашнина. Сколько лет ходили к нему, а теперь вот он ко мне ходит, передачи в больницу носит. Принес лекарство для глаз: альбомы Модильяни, Шагала, Лотрека, Пикассо.

А Наташка все равно уехала!

Еще один подарок правосудия

Я давно уже заметила, что перестала видеть в сумерках. Сегодня проверила зрение — 0,07 оба глаза. Неужели это так серьезно? А как же путешествия, отложенные на старость? «Увижу ли Бразилию до старости моей?» Ведь этак и Мордовии не увидишь! Обидно.

«Если можно, пронеси чашу сию мимо меня! Но не как хочу, а как хочешь Ты».

Город ледяного дьявола

В Воркуте нет ни одной церкви! Ни одной!

Этот город построен по черному замыслу и на крови. Жизни здесь никогда не будет. Недаром здесь не хватает больниц и врачей. А стоит человеку уйти отсюда на год — город развалится, сгинет, а через пять лет уйдет в небытие. Нужны ли такие города? Уголь? Пожалуйста, добывайте уголь, но зачем заставлять людей обживать необживаемое, неживое? Дети болеют, женщины некрасивы и рано старятся, мужчины выглядят переодетыми каторжниками. И все считают деньги! Каждый семилетний воркутинец знает, сколько стоит цветной телевизор!

И вновь закрытые двери…

Псориаз начался у меня еще в тюрьме. Врачи очень хорошо знали, что север мне противопоказан, но я уже писала о том, что такое тюремные врачи. В Воркуте псориаз меня истерзал. И форма очень противная — экссудативная. Впервые он покрыл меня всю, до ступней ног. По утрам я не могу встать на ноги до тех пор, пока не размочу все корки в горячей воде. Хожу и вспоминаю бедную русалочку — «будешь ходить по ножам и бритвам…» Болит и все тело. За что это мне?

Когда в 68-м году у меня начался псориаз, я не роптала: я считала, что несу свою долю наказания за чехословацкие события. А за что теперь? Пытаюсь объяснить это так: судьба решила сконцентрировать все беды, выпадающие на долю жертвы судебной расправы, чтобы я сразу всему научилась и все выдержала. Ну что ж, объяснение это ничуть не хуже любого другого. Но сомневаюсь, чтобы меня можно было сломить духовно через физические страдания, уж извините! Мы, бабы, народ выносливый!

Но почему ты мне не звонишь и не пишешь? Забыл? Нет. Беда? Но какая? От кого я узнаю, где ты и что с тобой?

Единственное письмо зачитано так, что я без страха оставляю его в комнате, когда ухожу: ни один чекист не разберет!

Я довольно долго маялась с направлением в больницу — все не было мест. Уже всем позвонила, со всеми простилась, просила писать почаще. И вот я в больнице. Это здание барачного типа, насквозь прогнившее. Все трубы протекают, батареи не греют, двери в палатах не закрываются. Но зато двери на улицу почти всегда на запоре: половину больницы занимают венерические больные.

Первые ночи в больнице я почти не сплю, хотя мне сразу стали давать снотворное. По ночам я ухожу в ванную и там курю. Туда приходят крысы на водопой. Я их не боюсь, а с одной даже познакомилась. Я зову ее Норой, Норкой, Норочкой.

А вот врачи в этом сарае ничуть не хуже ленинградских. Лечат вполне добросовестно. Я изо всех сил буду стараться поскорее избавиться от псориаза, чтобы не оттягивать нового суда. Скоро лето, пора в лагерь!

Что могут двое?

Теперь у меня есть друг, такой же ссыльный, 19 лет лагерей и тюрем, дважды — Владимирский Централ. Кавалер ордена Св. Владимира II степени, Евгений Пашнин.