— Ради бога,— говорит,— Петруша, дай мне шесть целковых.

А на самом лица нет.

— Нету,— говорю,— сударь, ей-богу, да уж и так за вами моих много.

— Я тебе,— говорит,— сорок целковых за шесть через неделю отдам.

— Коли бы были,— говорю,— я бы не смел отказать, а то, ей-ей, нету.

Так что же? выскочил, зубы стиснул, кулаки сжал, как шальной по коридору бегает, да по лбу себя как треснет.

— Ах,— говорит,— господи! Что это? Даже не зашел в столовую, вскочил в карету и ускакал.

То-то смеху было. Гусар говорит:

— Где, мол, барин, что со мной обедал?

— Уехал,— говорят.

— Как уехал? Что ж он сказать велел?

— Ничего,— говорят,— не велели сказывать: сели да и уехали.

— Хорош,— говорит,— гусь!

Ну, думаю себе, теперь долго ездить не будет, после то есть сраму такого. Так нет. На другой день ввечеру приезжает. Пришел в бильярдную и ящик какой-то с собой принес. Снял пальто.

— Давай играть,— говорит.

Глядит исподлобья, сердитый такой.

Сыграли партийку.

— Довольно,— говорит,— поди принеси мне перо и бумаги: письмо нужно написать.

Я ничего не думамши, не гадамши, принес бумаги, положил на стол в маленькую комнату.

— Готово,— говорю,— сударь.

Хорошо. Сел за стол. Уж он писал, писал, бормотал все что-то, вскочил потом нахмуренный такой.

— Поди,— говорит,— посмотри, приехала ли моя карета?

Дело в пятницу на масленой было, так никого из гостей не было: все по балам.

Я пошел было узнать о карете, только за дверь вышел.

— Петрушка! Петрушка! — кричит, точно испужался чего.

Я вернулся. Смотрю, он белый, вот как полотно, стоит, на меня смотрит.

— Звать,— говорю,— изволили, сударь?

Молчит.

— Что,— говорю,— вам угодно?

Молчит.

— Ах, да! давай еще играть,— говорит. Хорошо. Выиграл он партию.

— Что,— говорит,— хорошо я научился играть?

— Да,— я говорю.

— То-то. Поди,— говорит,— теперь узнай, что карета?

А сам по комнате ходит.

Я себе, ничего не думая, вышел на крыльцо: вижу, кареты никакой нет, иду назад.

Только иду назад, слышу, кием ровно стукнул кто-то. Вхожу в бильярдную: пахнет что-то чудно.

Глядь: а он на полу лежит, ве-есь в крови, и пистоль подле брошена. Так я до того испужался, что слова сказать не мог.

А он дрыгнет, дрыгнет ногой, да и потянется, захрапел потом, да и растянулся вот этаким родом.

И отчего такой грех с ними случился, что душу свою загубил, то есть бог его знает; только что бумагу эту оставил, да и то я никак не соображу.

Уж чего не делают господа!.. Сказано, господа... Одно слово — господа.

«Бог дал мне все, что может желать человек: богатство, имя, ум, благородные стремления.