Приказано нам хлебнуть науки и подняться в лабораторию по изучению ионосферы, затем деревянная протестантская церковь, прием у мэра, грустного чукчи, торжественное фотографирование в компании лаек, они начинают озверело лаять, что, впрочем, они и обязаны делать, если родились лайками.

Мэр раскрыл глаза на страну: индустриализацию гренландцы не жалуют, нефть завозят из Дании, классов нет, промышленность и земля — государственные, просто Страна Советов, народ честный, воров нет, но зато встречается сифилис, который, говорят, предотвращает рак, и это неплохо. Правда, от «сухого закона», оказывается, развиваются агрессивные инстинкты, разрываются сосуды и аорты, кровь пробивает сердце и мозги бедного эскимоса.

Вернувшись на борт, бельгийский посол задумался, выпил лишь стакан вина за обедом и грустно заткнул бутылку пробкой, Гомо вдруг проникся ко мне и подарил книгу о нирване.

И тут вошли мы в заросли айсбергов, со всех сторон окружали они нас, Рокуэлл Кент совсем сошел с колес и рассовал свои картины по всем волнам.

Фьорд города Якобсхавн (тут, милая, родился великий датско-гренландский полярный исследователь Кнуд Расмуссен, так и тянет рассказать его боевую биографию, но почему-то все сбивается перо на самого себя, почему так?), идем по фьорду, прилипли домики к скалам, прилипли собаки к скалам, и мне хочется прилипнуть к твоему сердцу, — тонкий и протяжный смех лаек, жарящихся на солнце, косоглазая девица вдруг присела пописать прямо на улочке, и не стыдно, а мы смотрим, едим форель, и я защищаю однопартийную систему, впрочем, всю жизнь приходится ее, любимую, защищать.

6.9.79. Достигли крайней точки — города Уманак, плавимся в солнечном зареве и уже привыкли к серебристым айсбергам и скалам, к бирюзово-голубым-серо-буро-малиновым меняющимся тонам моря, и я уже ничем не любуюсь и лишь скучаю по тебе.

Только растворился я, словно сахарный песок, в этих мыслях, как вынули нас из корабля и покатили к рафинэ-мэру, окруженному нерафинированными гренландцами, — зашла мужская беседа о свинцовых и цинковых рудниках и о том, что если раньше выбивали китов, то теперь изживают моржей. Тут австралийский посол, напоминающий в этот день не мышь, а скворца, который вот-вот запоет, толкнул прочувственный спич, всех умилил благодарностями за «предоставленные возможности», мы вернулись на «Диско» и отчалили, а мэр с мэрией махали нам с берега руками, а супруга посла, довольная мужниной речью, распространила среди нас вырезку статьи из газеты под названием «Жена австралийского посла рассказывает, как спаслась от страха», это очень важно — спастись от страха и потом об этом рассказать всему миру.

Но грянул белый, как обычно, вечер, потянулись из камбуза волшебные запахи (что ныне там? тушеные айсберги?), мужчины заспешили по коридорам, дамы залюбовались своими отражениями в стеклянных дверях, и все двинулись на праздник Нептуна. Ритуал включал стояние на одном колене перед священной кадкой со льдом и водой из Северного Ледовитого, из которой поливали на благородные головы, радость не знала границ, и датчане, взяв за ноги медсестру, аккуратно опустили ее головою вниз и слегка макнули.

Мне тоже окропили голову, чтобы я не думал о тебе, Таня.

7.9.79. Сегодня ты гуляла по моему сну, и я заскучал, когда тебя не оказалось рядом, и снова рухнул в сон, чтобы тебя увидеть, но увидел свой служебный кабинет и чью-то мрачную противную рожу.

Завтрак протекал вяло, а после вывезли нас снова в Якобсхавн, в долину (холодный труп лежал в долине той, в груди его, дымясь, темнела рана… и все из-за тебя!), она усеяна камнями, из которых великий скульптор Ветер создал шедевры, тут и потрясные горы, и по соседству фьорд, и уже совершенно пресловутые айсберги, и вьется по горам бархатнозеленая трава, бежит вверх по белым камням, и если приблизить к ней лицо, как к твоим губам, то можно рассмотреть в глубине ягоды черники.