Вояж предпринят группой православных не только лишь для любования русской стариной, а дабы попасть на захоронение святых мощей Серафима Саровского в Дивееве. Правда, рывок туда пилигримов из Казани на автобусе по загадочным причинам не состоялся, хотя валюту за это и содрали. Владыко развел руками и подивился «Речфлоту» и «Интуристу», они ведь обещали, ничего не ясно. Мне-то ясно, кто у нас в стране мастер по срыву происков, тем паче что Дивеево недалеко от секретных зон, — там недалеко знаменитый Арзамас-16 — мог бы и подумать святой, прежде чем родиться в таком стратегическом месте.

Об этом я и заметил владыке, но он возмущения не выказал, а заявил, что видит в этом промысел Божий, видимо, на корабле суждено почтить день святого Серафима, спасибо органам, что узрели промысел, высокий все-таки профессионализм.

На следующий день стоял я среди своих и чужих в ресторане, народу поднабилось много: тут и французы, и американцы, и русские, и советские, и даже азербайджанцы — их на судне семей пять с детишками оказалось. Часа два служил молебен владыко Василий, три американца пели псалмы, им мальчишка-американец помогал, наши слушали молча и недвижно, одна лишь пожилая женщина, кажется, корабельная уборщица, все крестилась и крестилась, а затем и на колени встала.

Зато произошло заметное оживление, когда владыко приступил к раздаче иконок святого Серафима, тут народ вздохнул с облегчением и энергично образовал очередь, не отказали себе и азербайджанцы-мусульмане, все с удовольствием целовали руку епископу, принимая освященный дар.

Я тоже хотел иконку, но как некрещеный к владыке не подошел, постеснялся. Потом отец Иосиф, элегантный, спортивного вида американец, пояснил мне, что тут нет никаких ограничений — бери, хватай иконки, кто хочет, всех спасет святой Серафим— и верующих, и неверующих.

На другой день и мой дебют для американцев: сменил я легкомысленные шорты на более интеллектуальное платье и поспешил в зал за столик с микрофоном. Народ подходил резво, вскоре все заполнили, в первом ряду владыко Василий и отец Иосиф, краткая интродукция, а дальше пошли уже вопросы. Да и вопросы ли это были? Не вопросы, а сплошное волнение: как бы не разорвали мы друг друга в клочья в борьбе за демократию, не запустили бы по недоразумению ракеты в сторону США или, не дай Бог, не взорвали бы самих себя, отравив заодно полмира! Тут уж я, конечно, начал успокаивать (больше всего самого себя), что, мол, не до такой степени мы потеряли голову, не надо верить всем нашим болтунам, все, что ни делается, — к лучшему, и перевел поток в русло экономики, отвлек намеренно, ибо любой американец — экономист и жаждет разобраться в нашей бывшей плановой.

Перешел я к хвалебным одам в адрес рынка, частной собственности, свободного предпринимательства и прочих ранее запретных плодов, пел я во весь голос, а в душе порой содрогался: приватизация? Да у нас же денег у большинства нет! А возрадуешься ли ты, певец, если в номенклатурном доме поселится кавказский овощной магнат? Намного ли это лучше, чем партайгеноссе? Или хуже? Прислушался я к себе, когда затянул о свободной экономике, без которой не может быть демократии, — душа ныла, демократия такая не радовала, в голову лезли прилавки с «Анжеликой» и порно, голые зады в театрах, и вдруг мелькнуло: пусть лучше народ в кино на «Освобождении» сидит или «Клятву» смотрит с Геловани, чем тешится всеми этими кинг-конгами.

Перешел я к историческим переменам, сулившим наконец столь желанный мир, и совсем разбушевался мой внутренний голос: какой тут, к черту, мир, когда режут и убивают по всей стране, когда беженцы и перепуганные меньшинства? Уж не входим ли мы в эпоху новых войн за передел мира, а точнее, одной шестой нашей планеты?

Чуть подпустив слезу, заговорил я об альянсе Горбачева и американского президента, выразил скромную надежду, что хлынет к нам западный капитал, а душа съежилась от ужаса: ведь скупят все, черти, за ничто, если доллар идет уже за… скупят все, гады!

Ох уж эти американцы, и смех, и грех! Одна старушка вопрос задала, почему плохо покрасили какой-то дом в Казани, другой дядя насчет памятников Ильичу — впрочем, к концу круиза американцы привыкли к этим памятникам и даже полюбили их, в Угличе американская бабка в кофте подошла к бюсту вождя, словно к родному, и воскликнула с чувством: «О, да это же тот самый парень, который устроил всю эту хохму!»

Полтора часа отвечал я на вопросы публики, закончил наконец на бравурной ноте, загремели аплодисменты, кое-кто подошел, восхитился, пожал руку, вручил визитную карточку.