|
Даже если они не уступают в глупости старым, они хоть живые и веселые. Маленькому Скорпиону стоило бы позаимствовать у них оптимизм, и тогда, быть может, он совершил бы немало полезного. Мне захотелось еще раз повидать молодых ученых, и я узнал у Дурман, где они живут. По дороге я прошел мимо многих школ, или институтов, то есть пустырей, окруженных стенами. Когда я видел учеников, разгуливавших по улице, мои глаза наполнялись слезами. Эти юнцы (особенно те, что были постарше) выглядели невероятно самодовольными: точь-в-точь как Большой Скорпион, возлежавший на головах семи кошек. Они, наверное, воображали себя божественными избранниками и не понимали, что их государство самое жалкое во вселенной. Только очень глупые воспитатели могли взрастить столь невежественных юнцов. И все же, думал я, к двадцати годам человек должен что-то соображать, а не чувствовать себя в аду, как в раю. Я чуть было не начал спрашивать у них, чем они так довольны, но вовремя сдержался. Один из молодых ученых, к которому я шел, заведовал музеем, что было весьма кстати. Музей оказался довольно большим зданием из двадцати или тридцати комнат. У входа, прислонившись к стене, сидел привратник и сладко спал. Кроме него, здание никто не охранял, а все двери были открыты. Удивительно, ведь люди-кошки воруют что попало. Не осмелившись потревожить привратника, я вошел в музей, прошел через два пустых зала и здесь наткнулся на своего нового знакомого. Он очаровал меня своим весельем, опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский. Я чувствовал, что она иностранного происхождения, и боялся, как бы, сопровождая меня по музею, он не замучил меня незнакомыми словами. Лишь бы он не называл экспонаты "варэ" или "вский", и тогда все будет в порядке. - Пожалуйста, проходите сюда! - радушно пригласил Кошкарский. - Это зал каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей эры. Утварь разложена по новейшей системе. Посмотрите! Я оглянулся - ничего нет. Что за наваждение?! Но Кошкарский уже показывал на стены: - Перед вами древний каменный сосуд, на котором вырезана какая-то иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей. Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на стене - там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд. - Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год, цена двести тысяч национальных престижей, это - триста тысяч престижей, это - четыреста тысяч... Мне нравилось только одно - что он так бегло называет цену экспонатов. Мы вошли в следующий пустой зал. Кошкарский продолжал все тем же бодрым и почтительным тоном: - А тут хранятся древнейшие книги мира, которым перевалило за пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе. Он начал перечислять названия книг и их цену, но я не увидел ничего, кроме нескольких тараканов на стене. Когда мы вышли из десятого пустого зала, мое тер пение иссякло. |
