|
Как-то постучали ко мне в комнату, и вошел Бомбардов. Я обрадовался ему до того, что у меня зачасались глаза. - Всего этого следовало ожидать, - говорил Бомбардов, сидя на подоконнике и постукивая ногой в паровое отопление, - так и вышло. Ведь я же вас предупредил? - Но подумайте, подумайте, Петр Петрович! - восклицал я. - Как же не читать выстрел? Как же его не читать?! - Ну, вот и прочитали! Пожалуйста, - сказал жестко Бомбардов. - Я не расстанусь со своим героем, - сказал я злобно. - А вы бы и не расстались... - Позвольте! И я, захлебываясь, рассказал Бомбардову про все: и про мать, и про Петю, который должен был завладеть дорогими монологами героя, и про кинжал, выводивший меня в особенности из себя. - Как вам нравятся такие проекты? - запальчиво спросил я. - Бред, - почему-то оглянувшись, ответил Бомбардов. - Ну, так!.. - Вот и нужно было не спорить, - тихо сказал Бомбардов, - а отвечать так: очень вам благодарен, Иван Васильевич, за ваши указания, я непременно постараюсь их исполнить. Нельзя возражать, понимаете вы или нет? На Сивцев Вражке не возражают. - То есть как это?! Никто и никогда не возражает? - Никто и никогда, - отстукивая каждое слово, ответил Бомбардов, - не возражал, не возражает и возражать не будет. - Что бы он ни говорил? - Что бы ни говорил. - А если он скажет, что мой герой должен уехать в Пензу? Или что эта мать Антонина должна повеситься? Или что она поет контральтовым голосом? Или что эта печка черного цвета? Что я должен ответить на это? - Что печка эта черного цвета. - Какая же она получится на сцене? - Белая, с черным пятном. - Что-то чудовищное, неслыханное!.. - Ничего, живем, - ответил Бомбардов. - Позвольте! Неужели же Аристарх Платонович не может ничего ему сказать? - Аристарх Платонович не может ему ничего сказать, так как Аристарх Платонович не разговаривает с Иваном Васильевичем с тысяча восемьсот восемьдесят пятого года. - Как это может быть? - Они поссорились в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году и с тех пор не встречаются, не говорят друг с другом даже по телефону. - У меня кружится голова! Как же стоит театр? - Стоит, как видите, и прекрасно стоит. Они разграничили сферы. Если, скажем, Иван Васильевич заинтересовался вашей пьесой, то к ней уж не подойдет Аристарх Платонович, и наоборот. Стало быть, нет той почвы, на которой они могли бы столкнуться. Это очень мудрая система. - Господи! И, как назло, Аристарх Платонович в Индии. Если бы он был здесь, я бы к нему обратился... - Гм, - сказал Бомбардов и поглядел в окно. - Ведь нельзя же иметь дело с человеком, который никого не слушает! - Нет, он слушает. Он слушает трех лиц: Гавриила Степановича, тетушку Настасью Ивановну и Августу Авдеевну. Вот три лица на земном шаре, которые могут иметь влияние на Ивана Васильевича. Если же кто-либо другой, кроме указанных лиц, вздумает повлиять на Ивана Васильевича, он добьется только того, что Иван Васильевич поступит наоборот. - Но почему?! - Он никому не доверяет. - Но это же страшно! - У всякого большого человека есть свои фантазии, - примирительно сказал Бомбардов. - Хорошо. Я понял и считаю положение безнадежным. Раз для того, чтобы пьеса моя пошла на сцене, ее необходимо искорежить так, что в ней пропадает всякий смысл, то и не нужно, чтобы она шла! Я не хочу, чтобы публика, увидев, как человек двадцатого века, имеющий в руках револьвер, закалывается кинжалом, тыкала бы в меня пальцами! - Она бы не тыкала, потому что не было бы никакого кинжала. Ваш герой застрелился бы, как и всякий нормальный человек. |
