|
- Я вовсе не претендую, чтобы мою пьесу играли основоположники! - заорал я. - Пусть ее играют молодые! - Ишь ты как ловко! - воскликнул Бомбардов и сделал сатанинское лицо. - Пусть, стало быть, Аргунин, Галин, Елагин, Благосветлов, Стренковский выходят, кланяются - браво! Бис! Ура! Смотрите, люди добрые, как мы замечательно играем! А основоположники, значит, будут сидеть и растерянно улыбаться - значит, мол, мы не нужны уже? Значит, нас уж, может, в богадельню? Хи, хи, хи! Ловко! Ловко! - Все понятно! - стараясь кричать тоже сатанинским голосом, закричал я. - Все понятно! - Что ж тут не понять! - отрезал Бомбардов. - Ведь Иван Васильевич сказал же вам, что нужно невесту переделать в мать, тогда играла бы Маргарита Павловна или Настасья Ивановна... - Настасья Ивановна?! - Вы не театральный человек, - с оскорбительной улыбкой отозвался Бомбардов, но за что оскорблял, не объяснил. - Одно только скажите, - пылко заговорил я, - кого они хотели назначить на роль Анны? - Натурально, Людмилу Сильвестровну Пряхину. Тут почему-то бешенство овладело мною. - Что-о? Что такое?! Людмилу Сильвестровну?! - Я вскочил из-за стола. - Да вы смеетесь! - А что такое? - с веселым любопытством спросил Бомбардов. - Сколько ей лет? - А вот этого, извините, никто не знает. - Анне девятнадцать лет! Девятнадцать! Понимаете? Но это даже не самое главное. А главное то, что она не может играть! - Анну-то? - Не Анну, а вообще ничего не может! - Позвольте! - Нет, позвольте! Актриса, которая хотела изобразить плач угнетенного и обиженного человека и изобразила его так, что кот спятил и изодрал занавеску, играть ничего не может. - Кот - болван, - наслаждаясь моим бешенством, отозвался Бомбардов, - у него ожирение сердца, миокардит и неврастения. Ведь он же целыми днями сидит на постели, людей не видит, ну, натурально, испугался. - Кот - неврастеник, я согласен! - кричал я. - Но у него правильное чутье, и он прекрасно понимает сцену. Он услыхал фальшь! Понимаете, омерзительную фальшь. Он был шокирован! Вообще, что означала вся эта петрушка? - Накладка вышла, - пояснил Бомбардов. - Что значит это слово? - Накладкой на нашем языке называется всякая путаница, которая происходит на сцене. Актер вдруг в тексте ошибается, или занавес не вовремя закроют, или... - Понял, понял... - В данном случае наложили двое - и Августа Авдеевна и Настасья Ивановна. Первая, пуская вас к Ивану Васильевичу, не предупредила Настасью Ивановну о том, что вы будете. А вторая, перед тем как пускать Людмилу Сильвестровну на выход, не проверила, есть ли кто у Ивана Васильевича. Хотя, конечно, Августа Авдеевна меньше виновата - Настасья Ивановна за грибами ездила в магазин... - Понятно, понятно, - говорил я, стараясь выдавить из себя мефистофельский смех, - все решительно понятно! Так вот, не может ваша Людмила Сильвестровна играть. - Позвольте! Москвичи утверждают, что она играла прекрасно в свое время... - Врут ваши москвичи! - вскричал я. - Она изображает плач и горе, а глаза у нее злятся! Она подтанцовывает и кричит "бабье лето!", а глаза у нее беспокойные! Она смеется, а у слушателя мурашки в спине, как будто ему нарзану за рубашку налили! Она не актриса! - Однако! Она тридцать лет изучает знаменитую теорию Ивана Васильевича о воплощении... - Не знаю этой теории! По-моему, теория ей не помогла! - Вы, может быть, скажете, что и Иван Васильевич не актер? - А, нет! Нет! Лишь только он показал, как Бахтин закололся, я ахнул: у него глаза мертвые сделались! Он упал на диван, и я увидел зарезавшегося. Сколько можно судить по этой краткой сцене, а судить можно, как можно великого певца узнать по одной фразе, спетой им, он величайшее явление на сцене! Я только решительно не могу понять, что он говорит по содержанию пьесы. |
