|
Андрей Андреевич, полный, плотный блондин лет сорока, с живыми многоопытными глазами, знал свое дело хорошо. А дело это было трудное. Андрей Андреевич, одетый по случаю мая не в обычный темный костюм и желтые ботинки, а в синюю сатиновую рубашку и брезентовые желтоватые туфли, подошел к столу, имея под мышкою неизменную папку. Глаз Романуса запылал сильнее, и Андрей Андреевич не успел еще пристроить папку под лампой, как вскипел скандал. Начался он с фразы Романуса: - Я категорически протестую против насилия над музыкантами и прошу занести в протокол то, что происходит! - Какие насилия? - спросил Андрей Андреевич служебным голосом и чуть шевельнул бровью. - Если у нас ставятся пьесы, больше похожие на оперу... - начал было Романус, но спохватился, что автор сидит тут же, и продолжал, исказив свое лицо улыбкой в мою сторону, - что и правильно! Ибо наш автор понимает все значение музыки в драме!.. То... Я прошу отвести оркестру место, где он мог бы играть! - Ему отведено место в кармане, - сказал Андрей Андреевич, делая вид, что открывает папку по срочному делу. - В кармане? А может быть, лучше в суфлерской будке? Или в бутафорской? - Вы сказали, что в трюме нельзя играть. - В трюме? - взвизгнул Романус. - И повторяю, что нельзя. И в чайном буфете нельзя, к вашему сведению. - К вашему сведению, я и сам знаю, что в чайном буфете нельзя, - сказал Андрей Андреевич, и у него шевельнулась другая бровь. - Вы знаете, - ответил Романус и, убедившись, что Стрижа еще нет в партере, продолжал: - Ибо вы старый работник и понимаете в искусстве, чего нельзя сказать про кой-кого из режиссеров... - Тем не менее обращайтесь к режиссеру. Он проверял звучание... - Чтобы проверить звучание, нужно иметь кой-какой аппарат, при помощи которого можно проверить, например, уши! Но если кому-нибудь в детстве... - Я отказываюсь продолжать разговор в таком тоне, - сказал Андрей Андреевич и закрыл папку. - Какой тон?! Какой тон? - изумился Романус. - Я обращаюсь к писателю, пусть он подтвердит свое возмущение по поводу того, как калечат у нас музыкантов! - Позвольте... - начал я, видя изумленный взгляд Андрея Андреевича. - Нет, виноват! - закричал Романус Андрею Андреевичу. - Если помощник, который обязан знать сцену как свои пять пальцев... - Прошу не учить меня, как знать сцену, - сказал Андрей Андреевич и оборвал шнурок на папке. - Приходится! Приходится, - ядовито скалясь, прохрипел Романус. - Я занесу в протокол то, что вы говорите! - сказал Андрей Андреевич. - И я буду рад, что вы занесете! - Прошу оставить меня в покое! Вы дезорганизуете работников на репетиции! - Прошу и эти слова занести! - фальцетом вскричал Романус. - Прошу не кричать! - И я прошу не кричать! - Прошу не кричать! - отозвался, сверкая глазами, Андрей Андреевич и вдруг бешено закричал: - Верховые! Что вы там делаете?! - и бросился через лесенку на сцену. По проходу уже спешил Стриж, а за ним темными силуэтами показались актеры. Начало скандала со Стрижом я помню. Романус поспешил к нему навстречу, подхватил под руку и заговорил: - Фома! Я знаю, что ты ценишь музыку и это не твоя вина, но я прошу и требую, чтобы помощник не смел издеваться над музыкантами! - Верховые! - кричал на сцене Андрей Андреевич. - Где Бобылев?! - Бобылев обедает, - глухо с неба донесся голос. Актеры кольцом окружили Романуса и Стрижа. Было жарко, был май. Сотни раз уже эти люди, лица которых казались загадочными в полутьме над абажуром, мазались краской, перевоплощались, волновались, истощались... Они устали за сезон, нервничали, капризничали, дразнили друг друга. |
