|
Во что бы то ни стало уеду. Мне обещали, что меня сейчас же обратно доставят. - Да они-то доставят, только смотрите... - У меня трое тифозных таких, что бросить нельзя. Я их ночью должен видеть. - Ну, смотрите... Он разбавил спирт водой, дал мне выпить, и я тут же в передней счел кусок ветчины. В животе потеплело, и тоска на сердце немного счежилась. Я в последний раз пришел в спальню, поглядел на мертвую, зашел к конторщику, оставил ампулу морфия врачу и, закутанный, ушел на крыльцо. Там свистело, лошади понурились, их секло снегом. Факел метался. - Дорогу-то вы знаете? - спросил я, кутая рот. - Дорогу-то знаем, - очень печально ответил возница (шлема на нем уже не было), - а остаться бы вам переночевать... Даже по ушам его шапки было видно, что он до смерти не хочет ехать. - Надо остаться, - прибавил и второй, держащий разчяренный факел, - в поле нехорошо-с. - Двенадцать верст... - угрюмо забурчал я, - доедем. У меня тяжело больные - и полез в санки. Каюсь, я не добалил, что одна мысль остаться во флигеле, где беда, где я бессилен и бесполезен, казалась мне невыносимой. Возница безнадежно плюхнулся на облучок, выровнялся, качнулся, и мы проскочили в ворота. Факел исчез, как провалился, или же потух. Однако через минуту меня заинтересовало другое. С трудом обернувшись, я увидел, что не только факела нет, но йалометьево пропало со всеми строениями, как во сне. Меня это неприятно кольнуло. - Однако это здорово... - не то подумал, не то забормотал я. Нос на минуту высунул и опять спрятал, до того нехорошо было. Весь мир свился в клубок, и его трепало во все стороны. Проскочила мысль - а не вернуться ли? Но я ее отогнал, залалился поглубже в сено на дно саней, как и лодку, счежился, глаза закрыл. Тотчас выплыл зеленый лоскут на лампе и белое лицо. Голову вдруг осветило: "Это перелом оснований черепа... да, да, да... Ага-га... именно так!" загорелась уверенность, что это правильный диагноз. Осенило. Ну, а к чему? Теперь не к чему, да и раньше не к чему было. Что с ним сделаешь! Как ужасная судьба! Как нелепо и и страшно жить на свете! Что теперь будет в доме агронома? Даже подумать тошно и тоскливо! Потом себя стало жаль: жизнь моя какая трудная. Люди сейчас спят, печки натоплели, а я опять и вымыться не мог. Несет меня вьюга, как листок. Ну вот, я домой приеду, а меня, чего доброго, опять повезут куда-нибудь. Вот воспалеоие легких схвачу и сам помру здесь... Так, разжалобив самого себя, я и провалился в тьму, но сколько времени в ней пробыл, не знаю. Ни в какие бани я не попал, а стало мне холодно. И все холоднее и холоднее. Когда я открыл глаза, увидел черную спину, а потом уже сообразил, что мы не едем, а стоим. - Приехали? - спросил я, мутно тараща глаза. Черный возница тоскливо шевельнулся, вдруг слез, мне показалось, что его вертит во все стороны... и заговорил без всякой почтительности: - Приехали... Людей-то нужно было послушать... Ведь что же это такое! И себя погубим и лошадей... - Неужели дорогу потеряли? - У меня похолодела спина. - Какая тут дорога, - отозвался возница расстроенным голосом, - нам теперь весь белый свет дорога. Пропали ни за грош... Четыре часа едем, а куда... Ведь это что делается... Четыре часа. Я стал копощиться, нащупал часы, вынул спички. Зачем? Это было ни к чему, ни одна спичка не дала вспышки. Чиркнешь, сверкнет, - и мгновенно огонь слизнет. |
