Порой целые батальоны из одних офицеров попадались. Поражало крестьян другое — их принимали в настоящем барском доме, за накрытым ослепительно-белой крахмальной скатертью столом, ломящимся от всевозможной снеди и невиданных доселе обеденных приборов. И хозяин в белом летнем мундире с золотыми погонами на плечах не смотрел свысока, как при царе, и не заискивал, как бывало в девятьсот семнадцатом, когда трещало все вдоль и поперек, — держался как с равными. Ну, может быть, не совсем равными, но все равно желанными гостями. Расспрашивал о житье-бытье, охотно отвечал на вопросы, все больше касавшиеся жизни тех же мужиков-лапотников в Новой России, как назывался сказочный край.
А уходили они, унося напутственное слово генерал-губернатора:
— Мы рады всем, кто придет к нам с открытым сердцем и чистыми помыслами. Земли здесь хватит на всех: на вас, на ваших детей и внуков. Все, кто хочет трудиться на благо новой родины, — наш желанный гость. Единственное, что мы здесь не потерпим, это большевистской заразы. Ее мы будем выжигать как чумовую язву — каленым железом. Запомните это и передайте своим односельчанам. За старые грехи мы карать не намерены, но за новые — не спустим.
И долго чесали в затылках мужики на обратном пути, не решаясь высказать сомнения даже друг другу: хороша щедрая землица — слов нет, но как бы не повернулось все по-старому. Всегда найдется кто-нибудь такой, что с удовольствием прокатится на мужицком хребте, да еще погонять будет. Обдумать все это требовалось не спеша. И тут уж «сумлевались» все трое, а не один Игнат…
* * *
— Эх, языка за зубами удержать не смогли… — Афанасий лежал, закинув руки за голову и глядя в затянутый паутиной потолок заброшенной избы, на которую не нашлось хозяина.
— Одно слово — бабы! — поддержал его Тимофей, нянча поврежденную в свалке руку.
Кузнецов подошел к заколоченному крест-накрест досками окну и свистнул часовому, вышагивающему взад и вперед с закинутой за плечо винтовкой:
— Эй, гражданин начальник!
— Чего тебе, арестованный? — остановился молодой, безусый еще парень, хмуря едва различимые на медном от загара лице белесые брови. — Не положено мне с арестованными лясы точить…
— Что с нами будет-то, а?
— Что надо, то и будет, — часовому было скучно, и он снизошел до «неположенного» разговора. — В Кирсановку завтра пойдете. Под конвоем.
— За что?
— За нарушение режима пребывания, — отчеканил солдатик заученные слова. — Отсутствовали неделю где?
— Да на охоту мы ходили!
— Знаем мы вашу охоту…
— Ей богу, на охоте мы были!
— Там разберутся… А ну — отойди от окна! Стрелять буду!
Ночью ни один из арестованных не сомкнул глаз. Очень уж тоскливо было на душе у всех трех. Только ведь отлегло немного — думали, что кончились все передряги, дальше Сибири не сошлют, ан нет! И тут влипли по самые некуда. Теперь, похоже, ссылкой не отделаться… Да и куда ссылать из Сибири?
В дальний путь их вывели на рассвете. До Кирсановки дорога не близка, а ни одной телеги или, на худой конец, верховой лошади в деревне Новой не было. Даже у охраняющих «ссыльнопоселенцев» солдат. А значит, топать трем бедолагам и конвоирующему их солдатику своим ходом.
До околицы деревни печальную процессию провожало все село, даже старый Кузнецов, поддерживаемый под руки внуками, пришел проститься с сыном, которого не чаял уже увидеть живым.
— Креста на вас нет!.. Ироды!.. — гудело в толпе. — Где это видано — так измываться над честным тружеником?. |