Звонок уже трезвонил не умолкая.

Костя попытался представить, что сейчас произойдет.

Валентина откроет дверь соседке, та увидит ее лицо, все поймет или, наоборот, ничего не поймет, завизжит или поднимет крик… Нет, лучше не надо думать об этом…

В прихожей скрежетнул в замке ключ, и трезвон оборвался.

Невнятный разговор.

Шаги.

Хлопок, будто от открываемой бутылки шампанского…

Все.

Павел, неуклюже копошащийся возле кресла, застонал и несколько раз ударил кулаком в ковер. Он тоже все понял…

– Эй, Рахим… – позвал негромко остролицый, тоже сунув руку за пазуху. – Что там…

– Все в порядке… – глухо раздалось в ответ.

И тут на квартиру обрушилась темнота.

Топот, глухие удары, вскрики, стоны…

Костя рванулся, но жесткие пальцы схватили его за горло, сдавили, мешая вздохнуть, потащили куда-то в сторону, а в щеку ткнулось что-то холодное.

Свет вспыхнул вновь, больно ударив по глазам.

В который уже раз за этот вечер ситуация переменилась.

Все бандиты лежали на полу, а комнату заполнили крепкие парни в таких же кожаных куртках, что и на кавказцах. Вот только брюнетов среди них не было. Коротко стриженные светлые, русые или рыжие волосы, крепкие затылки, литые плечи… Только один выделялся из общей массы модной стрижкой и светлым костюмом, виднеющимся из-под распахнутого белоснежного пыльника.

Один-единственный из всех пришельцев, старых и новых, он не был вооружен. Вернее, не держал оружия в руках.

И еще одно уточнение. Тот, кто сейчас сжимал цепкой пятерней Костино горло, явно был не из числа новых гостей. Скорее, наоборот…

– Что вы здесь делаете? – каркнул он над ухом Лазарева.

– А вы что? – по-одесски вопросом на вопрос ответил Безоружный.

– Не твое дело, шакал! – сорвался на визг бандит. – Убери свою шпану, или я сейчас снесу полбашки этому лоху!..

«Ну все… – подумал Константин, не питая никаких иллюзий: это только в плохих американских боевиках полицейские послушно складывают оружие при первой угрозе преступника, в жизни так не бывает. – Песенка моя спета…»

– Да хоть всю сноси. Не жалко, – беспечно махнул рукой Безоружный. – Вот второй уже оклемался.

Пистолет у виска (а Костя ничуть не сомневался, что эта ледяная железяка, больно давящая на верх скулы, именно пистолетный ствол) дрогнул.

«Все! Сейчас выстрелит!..»

Ощущение близкой смерти было таким острым, что он закрыл глаза и попытался вспомнить хоть какую-нибудь православную молитву, чтобы на том свете не засунули по ошибке не в тот рай или, скорее всего, в ад.

В голову, как назло, лезли какие-то совсем к делу не относящиеся: «Не корысти ради, а токмо…», «Аз есмь царь!» и почему-то сакраментальное: «Женема па сис жюр…».

Ствол вдавился в щеку еще глубже, хотя глубже-то уже было некуда, и внутри Кости кто-то жалобно пискнул детским голосом: «Все, пи…!».

Умирать с матерным словом в голове было мучительно стыдно, но сидеть ему там оставалось недолго – легкое нажатие чужого пальца на спусковой крючок, и вместе с такими дорогими лазаревскому сердцу мозгами оно повиснет на стене…

Но вместо адского грохота, слышимого в последний раз в жизни, в комнате что-то глухо хлопнуло, и пистолет нехотя ослабил давление на многострадальную щеку, едва-едва, почти ласково провел по виску, волосам и исчез совсем… Затем разжалась рука на горле и, наконец, откуда-то сзади раздался длинный мягкий звук, с каким обычно падает с вешалки тяжелое пальто.