|
Он увлекся математикой и спортом — геометрией и алгеброй, прыжками в высоту и плаванием. Это был неосознанный выбор согласно древнегреческим представлениям: математика проясняла его ум, а спортивные состязания направляли его энергию в русло абстрактного мышления. Тем не менее, когда однажды в раздевалку вошел один студент младшего курса и стянул с себя пропотевшую рубаху, терпкий запах юношеского тела одурманил его голову. Юити стремглав выскочил из помещения и повалился на вечернее поле, прижавшись лицом к жесткой летней траве. Он лежал на земле, пока желание его не стало угасать. Шла тренировка бейсболистов; биты подсекали мячи, эхо сухих ударов отлетало в линялое вечернее небо и ощущалось на грунте. Юити очнулся от шлепка на своем голом плече. Это был удар полотенцем. Белые грубоватые, колючие нити стеганули по его коже.
— Эй, в чем дело? Простудишься! Юити поднял голову. Все тот же паренек с младшего курса, уже переодетый в студенческую форму, таинственно улыбающийся из-под козырька фуражки, наклонился над ним. Юити встал, сердито буркнул: «Спасибо!» С полотенцем через плечо он двинулся в сторону раздевалки, чувствуя на своей спине взгляд этого паренька. Юити не стал оборачиваться. Он догадывался, что этот юноша влюблен в него; согласно какой-то своей замысловатой логике решил для себя, что не сможет его полюбить. «А вдруг я, обделенный способностью любить женщин, но страстно желающий этого, полюблю парня, а он возьми да и превратись из мужчины в одно из омерзительных женоподобных созданий? Ведь любовь привносит в любящего человека разного рода сомнительные изменения…» Юношеские томления, еще безвинные, не реализованные и потому изнутри его самого разъедающие реальность, как бы намекнули о себе случайной оговоркой во время этого откровения Юити. Встретится ли он когда-нибудь с реальностью? На том месте, где они сойдутся однажды, не только эти намеки его желаний будут разъедать реальность, но и самой реальности так или иначе придется постоянно приноравливаться под его желания. Если б он знал, чего ему хочется! Куда бы он ни пошел, всюду будет натыкаться только на свои желания. Будь он чутким, Сюнсукэ расслышал бы скрежет шестеренок юношеского томления даже в таком беспомощном признании о своих мучениях в течение трех последних ночей. Уж не служат ли какие-нибудь образчики искусства моделями для реальности? Чтобы желания Юити воплотились, что-то из двух должно погибнуть: либо его желание, либо его понимание того, что есть на самом деле реальность. Считается, что искусство и реальность существуют друг подле друга с беспечным равнодушием; но искусство еще та штучка: оно способно на отвагу — взломать законы самого бытия. А для чего? Ибо стремится стать единственной в своем роде реальностью! Уже с первых строк полного собрания сочинений Хиноки Сюнсукэ отказался, к своему стыду, от мстительного похода против реальности. И что же? Книги его безжизненны! Едва соприкоснувшись с жизнью, страсть его натолкнулась на грубость и навсегда заперлась в его романах. И по своей непреодолимой глупости он впрягся в роль плутоватого нарочного, совершающего челночные наезды между страстью и реальностью. В сущности, его несравненный и замысловатый стиль — не более чем декорация этой реальности, его можно сравнить с рисунком древесных жучков; это всего лишь орнаментальный стиль, под покровом которого реальность разъедала его страсти. Откровенно говоря, его растиражированного искусства не существует! И все потому, что ни в одном его произведении не попирались законы бытия. Этот стареющий писатель, бессильный к творчеству, просто пресытился своим кропотливым ремесленничеством. И сейчас, когда ему осталось заниматься только эстетским комментированием своих прошлых произведений, — ах, какая ирония, что перед ним нарисовался этот красавчик! Юность наделила Юити всеми достоинствами, которых недоставало стареющему писателю, однако главное его преимущество — это одаренность наивысшим счастьем. |
