В этот час в баре у Руди бывал наплыв гостей. Мальчики за задними столиками без удержу смеялись над скабрезными историями, но стоило кому-то заговорить о женщинах, как слушатели хмурили брови и пялились по сторонам. Руди с нетерпением поджидал своего молодого любовника, который захаживал сюда через день к одиннадцати часам вечера, и, подавляя зевоту, непрестанно поглядывал на входную дверь. Из сочувствия к нему Сюнсукэ тоже позевывал. Его зевота, однако, явно отличалась от зевоты Руди — она была болезненно-хронической, почти тошнотворной. Когда он закрывал рот, то клацал своими фарфоровыми зубами. Этот звук страшно пугал его своим темным физиологическим эхом, отраженным нутром. Ему казалось, будто он слышал злосчастные звуки распада своих внутренних органов. Плоть по природе своей физиологична. И когда он клацал зубами, этот звук был не чем иным, как откровенным выражением его телесности.

«Это мое тело, но я уже кто-то другой, — думал Сюнсукэ, — не говоря уже о моей душе…»

Он исподтишка посмотрел на красивый профиль Юити.

«Если бы душа моя имела облик, то она была бы такой же красивой, как его лицо».

Юити так часто возвращался домой за полночь, что Ясуко была изнурена подозрениями насчет своего мужа. В конце концов она просто-напросто решила поверить ему, но решение ее сопровождалось неприкрытой болью.

Характер Юити казался Ясуко неизъяснимым, загадочным. Эта загадка, хоть и связанная со светлой стороной его натуры, не поддавалась легкому разрешению. Как-то утром, разглядывая комиксы в газете, он разразился громким смехом. Пришла Ясуко, чтобы тоже взглянуть, но она не могла уразуметь, что смешного он нашел в тех вовсе не смешных комиксах. Он стал было объяснять ей и проговорился: «Позавчера…» Юити тотчас закрыл рот. По рассеянности он чуть не вынес за семейный стол один из разговоров из бара «Рудон».

Иногда молодой муж бывал чем-то сильно опечаленным, страдающим. Ясуко пыталась выяснить причины его настроения, но Юити немедленно все объяснял тем, что у него разболелся живот от сластей. Глаза ее мужа были наполнены каким-то неизбывным томлением. В своих заблуждениях Ясуко зашла настолько далеко, что уверовала в его поэтическую натуру. В отношении слухов и сплетен, распространяемых в обществе, он был болезненно щепетильным. Несмотря на то что родители его жены имели хорошую репутацию, у него было какое-то странное предубеждение перед обществом. В глазах женщин размышляющий мужчина выглядит загадочным. И перед лицом смерти женщина никогда не скажет что-нибудь вроде: «Я обожаю островных полозов».

Однажды случилось следующее.

В тот день Юити был на занятиях; мать дремала. Киё ушла за покупками. Ясуко сидела за вязанием на краю веранды. Она вязала для Юити зимний свитер.

В прихожей раздался звонок. Ясуко поднялась, прошла в коридор, открыла запертую на ключ дверь. Это был студент с бостонской сумкой в руках. Она не знала его. Он приветливо улыбнулся и поклонился. Затем закрыл за собой дверь и сказал:

— Я учился с вашим мужем в одной школе, а теперь подрабатываю. Не хотите ли приобрести заграничного мыла?

— Мыла? У нас сейчас есть мыло.

— Не отказывайтесь, пока не посмотрите. Когда увидите, у вас сразу появится желание приобрести такое.

Студент повернулся спиной и без приглашения присел на ступеньку лестницы, ведущей в дом.