Наконец растаял последний снег. На холмах зазеленела трава. По деревьям сновали белки. По ночам собаки лаяли не переставая, потому что с гор начали приходить бурые медведи, которые, словно призраки, копались в темноте на помойках. Охотники до их меха расставляли капканы, и в воздухе витал приторно-сладкий запах кровавой приманки. Начали распускаться розы, закачались на ветру красные соцветия герани, появилось множество мелких птиц с разноцветным оперением.

Сирена сжала губы, закрыла глаза и постаралась взять себя в руки. Да, временами она чувствовала себя совсем спокойной, но иногда ее охватывала тревога. Ее тело уже смирилось с переменами, происходившими теперь, когда внутри его зародилась другая жизнь, но ее разум по-прежнему сопротивлялся.

Она ничего не говорила Варду, сначала сомневаясь и желая убедиться до конца, а потом не смогла, ее напугал рассказ Конни о смерти одной девушки из публичного дома от аборта. Сообщать Варду о том, в каком положении она оказалась сейчас, после недавней трагедии, казалось ей настоящим мучением. Сирена не хотела, чтобы кто-нибудь посоветовал ей, а то и просто заставил ее избавиться от ребенка. Хотя сейчас, на третьем месяце беременности, это, наверное, было уже невозможно. Она не говорила Варду ничего, ей хотелось, чтобы он сам это увидел.

И как он до сих пор не заметил происшедшей с ней перемены? Конечно, он мог принять это за обычное недомогание, какую-нибудь аллергическую реакцию на весенние запахи. Ведь ее талия еще не стала шире, она оставалась такой же стройной, как и раньше. Но если бы он заботился о ней по-настоящему, если бы обращал на нее внимание, он не мог бы не заметить перемен.

Именно в этом и заключалась проблема. Заботился ли о ней Вард? Неужели он относился к ней с таким безразличием, что все это могло остаться незамеченным? Она с трудом верила, что мужчина, живший с ней уже несколько месяцев, спавший с ней в одной постели, ни о чем не догадывался, сжимая ее в объятиях.

Иногда Сирена ловила на себе его изучающий взгляд. Тогда он улыбался и целовал ее или поднимался и уходил из комнаты, спускался в бар, а иногда шел на улицу и возвращался ночью, продрогший и усталый. Она научилась ни о чем его не спрашивать. Нет, он не злился и не отвечал резко, когда она порывалась спросить его о чем-нибудь, но его молчание, его взгляд, полный боли и страдания, останавливал ее.

Сирена отвлеклась от своих мыслей, услышав какое-то насвистывание. Из-за угла появился бородатый негр. Увидев Сирену, он кивнул и перестал выводить мелодию.

— Доброе утро, мэм, — сказал он. — Мне приказали привести этих маленьких бестий, мэм. Где их привязать?

Он кивнул на двух лошадей.

— И кто же вам приказал? — с любопытством поинтересовалась Сирена.

— Конечно, мистер Данбар, мэм. Он всегда берет пару жеребят, когда едет в горы.

— А мистер Данбар не сказал, когда он собирается уезжать?

— Не знаю, мэм. Но он сказал, что упряжь и седла готовы.

Сирена автоматически указала на кольца в стене, служившие вместо коновязи. Негр быстро привязал лошадей и пошел обратно, снова принявшись насвистывать. Похоже, она одна из всех ничего не знала. Вард опять собирается в горы, как в прошлом году и за год до того. Ей не следовало удивляться, но она ничего не могла с собой поделать. Он ни слова не сказал ей о своих намерениях, не говорил, что делать ей в его отсутствие, где она будет жить. Сирена не видела, как Вард укладывал вещи, готовил упряжь. Вард ушел сегодня после завтрака, не сказав, куда направляется, к этому она уже успела привыкнуть. Теперь Сирена думала иначе. Он не вернулся к обеду, не явился и к ужину. Разогревая бекон, Сирена представила, как он ест сейчас из серебряной посуды в отеле «Континенталь».