Невдалеке, словно_: гигантские клыки, высились острые скалы; полоска суши, отделявшей их от бурного океана, казалась совсем узкой.

Стена дождя и темнота мешали разглядеть дорогу, но Атеа взял Эмили за руку и уверенно повел за собой.

Мокрые волосы облепили ее голову, подол платья — ослабевшие ноги. Обувь она потеряла, узелок с кое-какими вещами — тоже. Эмили могла радоваться только тому, что положила мешочек с деньгами в лиф платья.

Атеа привел девушку в хижину какой-то женщины. Увидев их, хозяйка заохала, а когда юноша что-то быстро объяснил ей на своем языке, согласно кивнула.

Эмили опустилась на циновку. В стены хижины, сделанные из неровных жердей, проникал ночной холод. Больше всего на свете ей хотелось снять мокрую одежду и согреться.

Когда женщина ушла, Атеа протянул руки и принялся расстегивать платье Эмили. Она не удивилась и не испугалась. У нее было такое же состояние, как в тот раз, когда в Париже она заболела жестокой лихорадкой и много дней пролежала в постели. Под конец у нее осталось так мало сил, что она не испытывала никакого стыда, когда молодой доктор видел ее обнаженную грудь.

Ее совершенно не интересовало, что будет делать Атеа, между тем он всего лишь стянул с нее мокрое платье и белье, над которым так потешалась Моана, вытер тело Эмили и завернул ее в сухую ткань. Потом принес два бамбуковых сосуда и заставил девушку выпить сперва странный горьковатый напиток, а потом — кокосовое молоко.

Первым, наверное, была кава. Эмили смутно помнила рассказы отца об этом напитке. Он бодрит, восстанавливает силы, но при этом одурманивает, причем совсем не так, как другие зелья. Впрочем ей было все равно.

Несмотря на каменную усталость, Эмили не могла заснуть. Видя, что она продолжает дрожать, Атеа забрался под покрывало и прижал ее к себе. Его тело было горячим и гладким, как нагретый солнцем камень, и вместо возмущения и стыда ее охватила нега, окутало блаженное тепло. Эмили словно лежала в утробе матери — то была забота, какой она не знала после того, как закончилось детство, а это случилось рано, потому что Рене часто уезжал, а присматривавшие за ней женщины, все как одна, не отличались сердечностью.

Атеа медленно отвел со лба Эмили влажный локон и погладил ее по щеке, так нежно, как не делал никто и никогда, и она тут же поняла, что отдаст ему все, ибо его прикосновения, слова и взгляды продолжали творить с ней что-то странное. Сегодняшние волны навсегда выбросили ее из прежней жизни и превратили в другого человека.

Ей хотелось ощущать биение сердца Атеа, как свой собственный пульс, она желала впитать в себя его силу, подчиниться всем его молчаливым приказам.

Эмили больше не задумывалась о том, можно ли полюбить человека, ничего о нем не зная, реально ли найти в себе силы отвергнуть то, что любишь, и способен ли тот, кому отказывают в способности любить, полностью раствориться в этом чувстве.

Она верила в то, что Атеа научит ее наслаждаться ветром и морем, покажет, как улавливать перемену погоды, распознавать движение звезд, а главное — откроет секрет, как идти вперед, ничего не боясь.

Открыв глаза в середине ночи, Эмили сразу поняла, что Атеа не спит. Когда его губы слились с ее губами, она словно провалилась в бездну. Ее чувства хлынули наружу подобно тому, как во время шторма океан выходит из берегов, а разум померк.

Глава пятая

Проснувшись утром, Эмили испытала растерянность и смущение. Хотя минувшей ночью между ней и Атеа не было большей телесной близости, чем объятия и поцелуи, она чувствовала, что безвозвратно перешла некий рубеж.

Девушка хотела подняться с жесткого ложа, но тут же сообразила, что под покрывалом на ней ничего нет. Увидев, в каком жалком состоянии находится ее платье, Эмили пришла в отчаяние.