Повинуясь внезапному импульсу, я нащупал в кармане куртки свой видифон и набрал номер собственной квартиры. Велел холодильнику обеспечить, чтобы Спэнгл вовремя получал кормежку, и предупредить магазин, когда у него будет кончаться кошачий корм. Полагаю, он учуял, что я по уши увяз в заботах и неприятностях, потому что отказался от обычной болтовни и пожелал мне удачи. Впереди в трубе не было слышно ни звука, так что я быстренько набрал номер офиса Зенды, и на экране появилось личико Ройн.

– Ох, привет, Старк! Эй, да ты в каком-то туннеле сидишь!

– Ага. Зенда на месте?

– Господи, да нету ее, Старк! У нее в следующие семьдесят два часа сплошные встречи и совещания подряд. Что-нибудь ей передать?

Я секунду думал. Но ничего не придумал, ничего особо существенного.

– Просто скажи, что я звонил. Нет, скажи вот что: скажи, что я помню водопад.

– Непременно передам. Что ты помнишь водопад. Так и передам.

– Спасибо, Ройн.

Я услышал впереди какой-то звук, дал отбой и прижался к стене изо всех сил. Любой выстрел может оказаться критическим, решающим, так что я весь сжался, напряг руку и сам напрягся, насколько было возможно, ожидая – я отлично это понимал – неминуемой смерти.

После всего, что я проделал, всего, что я видел, длинного пути, который я преодолел, мне теперь предстояло умереть от пуль в древней канализационной трубе при выполнении не слишком важной работы. И тут я обнаружил, что мне вовсе не все равно, что меня это здорово беспокоит. И это было странно. Всего несколько лет назад мне было бы наплевать. Что-то во мне изменилось, и совсем недавно. Что-то произошло в моем организме, что-то сдвинулось и расслабилось. И теперь я чувствую себя гораздо хуже, но беспокоюсь гораздо больше. Что-то со мной происходит, а я и не знаю, что именно. И теперь, судя по всему, никогда не узнаю.

Звук повторился, и у меня невольно чуть дрогнула рука. Звук был едва слышный, но, думаю, я понял, что это такое. Я чуть приоткрыл рот, чтобы звук проникал через него и доходил до евстахиевых труб, а не только до ушей, и напряг все нервные окончания, чтобы лучше слышать. Звук раздался снова, и у меня отвалилась нижняя челюсть, сама по себе, без всякого моего участия.

Это был смех! Этим звуком точно был смех!

У меня большой опыт общения с разными мачо. За последние девять лет я успел поработать на, вместе и против огромного количества самых разнообразных солдат, полицейских, сумасшедших, боевиков и гангстеров и встречался с широчайшим спектром разных парней типа «если оно движется, застрели его» и «если оно не движется, стреляй, пока оно не задвигается». Когда подобная личность выходит на охоту, когда у него намечена жертва и она уже у него на мушке, и он уже готов разнести ее в мелкие кровавые дребезги, некоторые из них начинают смеяться. Некоторые смеются нервозно, в последнюю секунду осознав, что вот-вот сделают нечто чудовищное. Некоторые смеются от всей души, отчаянно гордясь своей силой и ловкостью, а некоторые смеются тоненьким смехом полностью и безнадежно сбрендивших, психически больных людей, смеются, когда сидящий у них внутри гнусный дьявол высовывается наружу, чтобы полюбоваться своей работой.

Однако никто из них никогда не смеялся таким смехом, который сейчас эхом отдавался от стен тоннеля и который я отлично слышал – утробным, похотливым, свидетельствующим об отличном чувстве юмора. Это был весьма неприятный смех, но настоящий, реальный.

Такое заключение напрашивалось само собой, но было столь неожиданным, что у меня ушло немало времени на то, чтобы изучить его со всех сторон. Человек, собирающийся кого-то убить, так не смеется. Однако, по крайней мере, один из охранников именно так и смеялся. Стало быть, они не собираются забираться сюда и нападать на меня. Они не знают, что я здесь.

Вам это может показаться слабым аргументом, но он как раз из той категории, что позволяла мне все эти годы оставаться в живых, и я научился доверять подобным аргументам.