Марья Васильевна. Это еще какое слово? Как ты сказала?

Няня. Бахвал, матушка. Это по-нашему значит: я, мол, всех прекрасней, всех умней, и, окромя меня, все дураки.

Марья Васильевна. Вот и неправда. Он ученый, писатель. Да что ты понимаешь!

Няня. Только Любочку мне жалко, совсем-то ей голову вскружили.

Марья Васильевна. Может быть, он вовсе не за Любочкой, а за Катенькой ухаживает. Вот как ты!

Няня. Как же, дуру нашли, так я и поверила. С Катериной-то Матвевной побаловаться – это так. Еще она как в Петербурге в гувернерках жила, так к нему бегала, а жениться-то небось он знает, за кем деньги дадут, а за кем ничего.

Марья Васильевна. Катенька знакома была с ним в Петербурге. Ты во всем дурное видишь.

Няня. Да уж так, матушка, как в гувернерки пойдут, так и догувернерются. Это верно. Так-то и Катерина Матвевна.

Марья Васильевна(смеется и махает руками). Полно, глупости.

Няня. И то мы примечаем, что во всем доме другие порядки пошли. (И барин другой стал, посмирнел совсем, и учителя стюдента взяли заместо немца, и Катерине-то Матвевне волю дали, и детей всех распустили. Все другое стало, все по-новому пошло!)

Марья Васильевна. Что ж, и я другая стала? Вот глупа.

Няня. Вы что, вы так, по доброте своей. А вот на барина, так часто дивлюсь… (Молчит, качает головой и разводит руками.) Что сделалось? Совсем другой человек. Как вспомнишь прежнее-то: был ли день, чтоб Сашка-камердин без битья одел; был ли староста, чтобы в стан не свозили…

Марья Васильевна. Ну, уж ты расскажешь… Разве очень хорошо было? Совсем не очень хорошо.

Няня. Да и не хвалю и не корю. Господа были, уж без этого нельзя. А то удивительно – как можно в пятьдесят лет свой карахтер переменить… Как эта самая царская бумага… ну там, что на первой неделе-то вышла…

Марья Васильевна. Ну да, манифест, – как ты смешна!

Няня(озлобленно). Ну да, та самая, чтоб дворовых за службу под мост со двора согнать, как вам не знать! Ну, да бог с ними! что бишь я говорила. С той поры и перемена пошла. Пуще всего как при Анатолии Дмитриевиче, – послушала я намедни – даже мерзко. Уж вы извините меня, матушка, я правду всегда скажу. В пятьдесят лет карахтер нельзя переменить. А только важности своей потеряли. Ведь только показать себя хочет, а карахтер все тот же. Намедни, кого ж – Кирюшку Деева, мужика, стал при Анатолии Дмитриче ублажать: «вы», говорит, – это Кирюшке-то, – «хотите работать, так приходите». Послушала я: что такое? Точно прынцу какому-нибудь. Плюнула даже.

Явление второе

Те же и Катерина Матвеевна.

Няня. Вишь, красавица, как убралась!

Катерина Матвеевна(стриженая, в очках, в коротком платье, с книжкой журнала под мышкой. Не кланяясь садится за стол, облокачивается, вынимает папироску и начинает читать. С особенной учтивостью к няне). Позвольте вас попросить чаю, Марья Исаевна.

Няня подает ей чай в стакане.

Няня. Сейчас, сударыня, сейчас-с. (В сторону.) Уж вподлинно всех удивила. Нет и того, чтоб тетке «бонжур» сказать. Все от ума большого.

Марья Васильевна. А мы с няней говорили об Анатолии Дмитриевиче. Она говорит, он за Любочкой ухаживает, а я говорю – за тобой, Катенька. Comment croyez-vous? Как ты думаешь? Она уж его женихом называет.