Ушёл из города Жора Арутюнянц, и типография в его доме стала недоступной, но оставшиеся на свободе подпольщики писали теперь листовки от руки.

Какими искренними были эти листовки! Слёзы и гнев за каждым словом чувствовались.

Неукротимо приближалась к Краснодону Красная армия, и глядя на суету полицаев, которые всё пытались выловить оставшихся подпольщиков, приходили мысли: «Сколько ни мечитесь, псы, а возмездие над вами необратимо».

Но родные Ани чувствовали, что дочери их грозит смертная опасность. Предупреждали её, — говорили:

— Уходи лучше, доченька, из города. Уходи, пережди у наших знакомых, в хуторке ближнем.

Но Аня качала головой, и отвечала:

— Нет. Не могу. Ведь здесь же мои друзья. И как я могу их бросить?..

Между тем полицейские следователи продолжали работать. Больше всего думал Кулешов. Ему точно было известно, что из остававшихся на свободе участников штаба «Молодой гвардии» Сергей Тюленин был самым пылким, что он, стало быть, может вернуться, чтобы помочь своим товарищам, и за мазанкой Тюлениных была установлена самая пристальная слежка.

Среди соседей Тюлениных нашлась одна женщина, которая с самого начала оккупации оказывала услуги врагам, и теперь, за небольшую плату, вызвалась опознать тех молодогвардейцев, которые заходили к Серёжке. Ведь она ещё и тогда, осенью, чувствовала, что может ей это пригодиться, и следила…

И вот ранним январским утром, постучали в дом Соповых. Стучали очень громко, слышалась брань, так что уже и никаких сомнений не возникало в том, кто это ломиться.

Аня нисколько не волновалась, быстро собралась, и сказала на прощание:

— Берегите себя, родные.

Её повели в полицию, где соседка Тюлениных опознала её, как важную подпольщицу, которая часто захаживала и к Третьякевичам. И её доставили в кабинет Соликовского, в изрезанном трещинами пол которого впиталась кровь её товарищей, и её Виктора.

Соликовский скучающим голосом задал ей какие-то вопросы. Он, в общем-то, уже знал, что ничего от неё не добьётся. Тогда Соликовский кивнул к своим помощникам…

Через некоторое время Аня была брошена в камеру, где её подхватила, сама сильно истерзанная, но ещё способная двигаться, и даже сохранившая прежнее своё озорство Люба Шевцова. Она стала ухаживать за Аней, и вскоре та пришла в чувства, слабо и печально улыбнулась, молвила:

— Вот ведь… за косы меня вешали… оторвалась одна коса… ну да ничего. Ведь косы мне теперь ни к чему…

Между тем, Кулешов подсуетился: навёл справки, кто были ближайшими Аниными друзьями, и таким образом были схвачены Юра Виценовский, Витя Лукьянченко, и ещё несколько подпольщиков.

А потом соседка Тюлениных донесла, что в город вернулся Серёжка.

Вообще-то, Серёжке удалось перейти линию фронту, и поступить в действующую армию. Он участвовал в нескольких небольших сражениях, но его отряд попал в окружение. Немцы стали расстреливать пленных, но Серёжке попали только в руку. Некоторое время он остался лежать под расстрелянными, затем выбрался и начал свой путь к Краснодону.

Встретились ему добрые люди, накормили; а узнав, что его разыскивает полицая, предлагали остаться, на что Серёжка прямо ответил:

— Я их не боюсь! — и пошёл в Краснодон.

Когда его арестовывали, Серёжка изловчился и успел-таки один раз заехать кулаком пришедшему за ним Захарову в челюсть.

По подозрении в сотрудничестве с «Молодой гвардии» были арестованы и родители Серёжкины, а также — сестру его Феню, взяли и Фениного крошечного сыночка Валерку.