Мы напоили лошадей в Траппе, во дворе фермы, и устроили привал на соседнем лугу. Вид был великолепный. Все это напоминало картину какого-нибудь баталиста, изобразившего войну 1870 года, Мессонье или Детая. После часового отдыха снова тронулись в путь — с его жнивьем, пастбищами, лесами. Вдруг в колонне случился затор. Черная Дама в испуге попятилась, моя тяжеловесная полукровка встала на дыбы, и мы все втроем очутились в канаве!

Тотчас же примчался ровным галопом офицер, командовавший подразделением, молодой худощавый человек, прямой в седле, в черном драгунском кепи, с серебряными нашивками на рукаве и в восхитительных черных, начищенных до блеска сапогах. Рыцарь с витража в современном облачении. Его лицо было бледно от ответственности: с одним из людей, которые были ему доверены, что-то случилось…

Но ничего не случилось. Ни сломанной конечности, ни удара копытом в голову. Я со своими лошадьми уже выбрался из канавы и, выпростав из сплетения поводьев правую руку, отдал ему честь.

Молодого бледного офицера звали Мишель Дебре. Такой была моя первая встреча с будущим премьер-министром генерала де Голля; так началась дружба, которой суждено было продлиться полвека.

В Дебре тоже жила любовь к Франции; он тоже хотел пойти на Берлин. В итоге мы туда все-таки добрались, по крайней мере наши войска, но после скольких лет и столькими путями!

По прибытии в казармы Рамбуйе, напоив, обтерев и накормив лошадей в уже спустившейся ночи, я положил свое седло на тюфяк в углу спального помещения, лег и мгновенно заснул.

Кто ни разу не клал под голову седло вместо подушки, тот не знает доброй усталости всадника.

VI

Обучение военному делу, обучение дружбе

Десять недель, которые я провел в Рамбуйе, убедили меня в абсолютной необходимости воинской повинности, или национальной службы, как ее сегодня обозначают из какой-то дурной стыдливости, не желая называть своими именами реалии, которые считаются тяжелыми или сопряженными с неприятными случайностями. Это малодушие, которое через язык выявляет ослабление народа.

«Упадок начинается, — писал Монтерлан, — когда уже не осмеливаются называть глупость ее именем». То же самое с трусостью.

Пусть будет национальная служба, при условии, что она включает в себя солидную долю военного обучения.

Совершенно законно, когда, подсчитав, сколько нация тратит на здоровье, образование, формирование человека с самого его рождения, решают, что он, достигнув взрослого возраста, должен посвятить один год своей жизни уплате долга, для начала научившись защищать эту нацию, чтобы она смогла существовать и далее. Это является частью, если осмелюсь сказать, естественных законов.

Однако на протяжении нескольких десятилетий я видел, как этот принцип постоянно подвергался сомнению под предлогом спора: профессиональная армия или армия по призыву. На эту ложную дилемму я всегда отвечал: «Тут нечего выбирать. Нужно и то и другое».

Профессиональная армия, потому что война все больше и больше насыщается техникой, и необходимо, чтобы крупные боевые подразделения состояли из специалистов, которые занимаются ею профессионально. Армия по призыву, поскольку война стала тотальной, и каждый гражданин, каждая гражданка должны знать, как вести себя в случае не только вторжения на территорию страны, но и подрывной деятельности или терроризма, который может принимать чудовищные формы. Мы еще не подвергались ядерному терроризму, но это вполне может произойти. И тогда каждому надлежит знать, каким приказам и распоряжениям он должен подчиняться или какие приказы должен сам отдавать в том секторе ответственности, который ему поручен.

Наше энергоснабжение, наша промышленность все больше делаются таковы, что могут стать целью нападения или случайно породить катастрофу.