А иначе что может быть смехотворнее, чем уповать на бессмертие бумаги, чтобы удержаться чуть больше, чуть меньше в памяти вида, который рано или поздно исчезнет с планеты, в любом случае обреченной остыть?

Наука оказала бы нам большую услугу, подтвердив, что вечность не от мира сего.

Для умов, которые чувствуют, что связаны с Вселенной, или желают этого, такого рода завещательные писания ради продления жизни в дольнем, столь ограниченном мире являются, быть может, условием доступа к жизни истинной, платой за вход в круги бесконечного могущества, которые мы не способны себе представить, но думаем о них беспрестанно.

Тот, кто скажет: «Божественный гончар, вылепивший сосуд моей судьбы, вот деяния, которыми я его наполнил», может ожидать или, по крайней мере, надеяться, что перед ним откроются врата. В горделивом exedi monumentum, бывшем в ходу у латинских авторов, тоже присутствует это смирение.

Свидетельствование — заключительный акт нашей миссии, который придает ей полную завершенность, в изначальном смысле слова. Мы исполнители крошечной частицы некоего замысла, осуществление которого возложено на целое человечество, и наш последний труд состоит в том, чтобы поспособствовать первому и самому необходимому из его благ: памяти.

Обращаясь к богам, египтяне могли быть краткими, они сводили вещи к их сути или, по крайней мере, к самому существенному. Мы же, обращаясь к подобным себе, вынуждены быть многословными, поскольку именно через подробности они могут узнать в нас себя, понять, чем мы были, или представить себе время, в котором мы жили.

Кому, чему и когда послужат эти воспоминания, если судьба даст мне закончить их?

Один мой давний и близкий друг однажды сказал мне великодушно: «В такой жизни, как ваша, значимо все, даже то, чему вы сами значения не придаете. Все в ней — какой-нибудь знак». Дай-то бог, чтобы этот ревностный верующий, превосходный врач и к тому же мастер дзен был бы хоть отчасти прав.

В автобиографии автор говорит только о себе; в воспоминаниях он говорит обо всем. Так что вот страницы, написанные урывками, с долгими паузами, возобновлениями, возвратами к забытому и прихотями ума; каждый, кто возьмется за их чтение, волен остановиться в любом понравившемся ему месте и почерпнуть что захочет.

Путь, которым прошло мое поколение, был на всем протяжении окаймлен то обрывами, то трясинами. Нам не поскупились ни на ужасы, ни на глупости. Для лучших из нас риск был неотделим от чести жить.

Мы беспрестанно оказывались на развилках, где требовалось выбрать завтрашнюю дорогу.

Мы были окружены людьми, которые изо всех сил старались отыскать «смысл жизни». Но сколь немногие заботились о том, чтобы придать смысл смерти! Хотя она окружала нас во всех своих видах и беспрестанно преследовала. К тому же мы были больше склонны почитать человеческое, нежели божественное.

Судьба приводила меня на многие перекрестки. Я, как говорят, жил вместе со своим веком. Вот и настала пора засвидетельствовать это.

К выпячиванию своего «Я» со времен Паскаля относятся с презрением. Но зато «я» с малой буквы необходимо, когда требуется описать доставшуюся тебе долю в трудах и днях некоего момента мира. Это наиболее простой, а стало быть, самый честный способ представить себя другим, времени, Богу.

Мне известно, что я лишь пылинка на этой Земле, которая и сама лишь пылинка в неисчислимой бесконечности. Если человек получил божественный дар слова, чтобы обозначить всякую вещь, то письмо было даровано ему для того, чтобы он оставил след своего пути, как погасшая звезда оставляет на небе след того, чем была прежде.

Книга первая

Те, через кого…

Все, что с тобой случается, изначально уготовано тебе, и это хорошо.

I

Если мы задумаемся о посюстороннем

Я очень рано почувствовал, что родился не зря.