Изменить размер шрифта - +
От него исходил смрадный запах виски.

— Ты опять пил.

Я испытывала гнев, отвращение и беспомощность, которые вид пьяного Брэнуэлла всегда вызывали во мне.

— Чуть-чуть хлебнул в гостинице «Черный бык», — возразил Брэнуэлл, кое-как поднимаясь на ноги. — Жизнь здесь становится непереносимо нудной, так неужели ты попрекнешь меня за то, что я развлекусь разок-другой?

— Да только это не разок-другой. — Я захлопнула дверь с большей силой, чем следовало бы. — И дело не только в виски. Ты принял лауданум, ведь так?

Брэнуэлл, увы, опустился до того, что постоянно употреблял эту тинктуру опиума, растворенного в спиртном.

— Прости, Шарлотта, — сказал Брэнуэлл, — но я так нуждался в утешении. — Припадок кашля сотряс его исхудалое тело. — Неужели ты не видишь, как мне плохо? Пожалуйста, прости меня.

Я смотрела на брата, и невольное сострадание угасило мой гнев. Ему едва исполнился тридцать один год, но выглядел он на десять лет старше, таким испитым стало его когда-то красивое лицо. И все-таки я различала в нем образ крепкого ясноглазого мальчугана, который в детстве был самым любимым моим товарищем.

— Лучше поднимись наверх, пока папа не увидел тебя таким, — сказала я.

Дверь кабинета отворилась, и из нее вышел наш отец. В свои семьдесят с лишним лет папа все еще выглядел очень внушительно — рост выше шести футов, белоснежные волосы, строгое лицо и гордая осанка. Под черным одеянием священника он почти до подбородка обматывал шею широким белым шарфом, защищавшим его от йоркширских сквозняков и оберегавшим от бронхита. Он прищурился на Брэнуэлла сквозь очки, водруженные на крупном носу, и его лицо омрачило выражение тревожной растерянности.

— Я полагал, ты спишь наверху, — сказал он Брэнуэллу. — Ты отсутствовал всю ночь?

Брэнуэлл понурил голову, его кашель сменился хриплыми вздохами.

— Не всю ночь. Просто вышел промяться на пару часов, ей-богу.

— Обманывать грех, — нахмурившись, сказал папа с упреком, — и стыдно тебе призывать Бога в сообщники.

В дверях гостиной показались две мои младшие сестры, Эмили и Энн. Энн, аккуратная и тихая, как всегда, держала тряпку, которой стирала пыль с мебели. Когда она увидела Брэнуэлла, огорчение затуманило ее фиалковые глаза и нежные черты.

— О-о, — пробормотала она.

Эмили, высокая и долговязая, поддернула рукава-буфф — неизменно равнодушная к своей внешности, она упорно придерживалась этого давно вышедшего из моды фасона. Она закручивала банки с черникой, и ее передник пестрел фиолетовыми пятнами. От жара плиты ее каштановые волосы закудрявились, а длинное лицо раскраснелось. Она свирепо уставилась на нашего брата. Она больше не желала терпеть болезнь, конвульсивные припадки и непредсказуемые настроения, которыми Брэнуэлл омрачал наш дом.

— Ну, вы все насмотрелись на меня? — с внезапной воинственностью спросил Брэнуэлл. — Тогда я, пожалуй, прилягу. Переутомился.

Шатаясь, он направился к лестнице и споткнулся. Эмили с неохотой помогла мне отвести его наверх. Я невольно с грустью посмотрела на семейный портрет в лестничном колодце. Этот портрет написал Брэнуэлл. Когда он был моложе, у него был дар художника, и папа пожертвовал многим, чтобы платить за его уроки живописи. Мы все надеялись, что Брэнуэлл будет учиться в Королевской академии, но его честолюбие и наши мечты пропали втуне. Теперь, неуклюже взбираясь по лестнице, Брэнуэлл заплакал.

Мы с Эмили втащили его в спальню, которую он делил с папой. Энн откинула одеяло и вытащила оттуда подушки, которые он разложил так, чтобы обмануть нашего отца. Эмили и я уложили Брэнуэлла на кровать.

Быстрый переход