— Сейчас стало много спокойнее, папа, — сказала я. — Нам с Энн ничего не угрожает.

— Эмили не хочет поехать?

— Нет, папа. — Меня пронзило чувство вины.

Папа сказал с неохотой:

— Мне следует поехать с тобой и Энн.

— Ах, нет, папа, — сказала я, — вы не должны рисковать своим здоровьем. — Он был подвержен тяжелым простудам, а кроме того, я страстно хотела, чтобы мы поехали одни. — Мы отлично справимся. Я уже бывала в Лондоне и знаю город.

— Ну хорошо, — сказал папа с видимым облегчением. — Но будьте осторожны.

— Обязательно, папа. — Я поколебалась, затем спросила: — Можно мы задержимся на несколько дней осмотреть достопримечательности?

После нескольких возражений папа дал согласие. Вне себя от радости я поспешила увести Энн наверх, и мы начали торопливо собираться в дорогу. Я укладывала одежду в кофр, как вдруг заметила, что Энн стоит у окна спальни. Снаружи, будто пустынное море, простирались вереска.

— Она поймет, что у нас не было выбора. Она простит нас, — попыталась я уверить Энн и себя.

Энн смигнула слезы. Меня вновь пронзило чувство вины, но я опять принялась укладывать одежду. Будущее звало вперед.

Теперь, в поздний час, когда свечи догорают, я задумываюсь: поехала бы я в Лондон, если бы знала, что делаю первый шаг навстречу человеку, который был воплощением зла и безумия? Поехала бы я, зная, какие наслаждения и боль, надежды и отчаяние, ужас и триумф выпадут мне? Но так или иначе, я поехала, и, возможно, когда я завершу запись своей истории, то узнаю, радуюсь ли я или сожалею.

2

Однажды, во время поездки на Континент, я увидела средневековый гобелен с изображением повседневной жизни старинного города. Вельможи и дамы прогуливались у замка; купцы торговали на улице; крестьяне трудились в полях, а охотники скакали верхом по лесу, и паломники входили в храм. Каждая крохотная фигурка предавалась собственному занятию, будто ничего не ведая о тех, кому были отданы другие части гобелена — и тем не менее их всех объединяла его ткань. Меня поразило сходство этого гобелена с моей собственной историей. Утром, когда я получила письмо Джорджа Смита, я ничего не знала о событиях, происходивших на расстоянии сотни миль от меня, или о людях, чьи жизни вскоре переплетутся с моей собственной.

Бирмингем — большой промышленный город к югу от Хоуорта; в моем описании я использую краткий рассказ о нем моей сестры Энн, близко узнавшей некоторых его обитателей, а также его окрестности. В квартале, известном как Оружейный, есть двор, замкнутый между зданиями Ружейного завода Локка. Визг пил, удары молотов и скрежет металла на точильных камнях доносились из соседних мастерских. Дым кузниц чернил небо. По городу разносился «Бирмингемский грохот» непрерывных ружейных залпов с площадки проверки готовых изделий. В этот день заводские рабочие собрались во дворе вокруг Джозефа Локка, владельца завода.

— Я прервал вашу работу ради важного сообщения, — сказал Локк. — Как вам известно, Ружейный завод Локка имеет долгую и славную историю. Мои предки вооружали войска короля Вильгельма против французского Людовика Четырнадцатого.

Портрет, висящий в гостиной его дома, запечатлел Джозефа Локка как крепкого мужчину с резкими чертами лица и проницательными голубыми глазами. Он выглядит преуспевающим негоциантом и видным лицом города. Что до его мыслей, когда он произносил эти слова, мне придется вступить в область предположений.