Детей у него нет. Ходят слухи, что он очень любил свою жену и терпеть не может возвращаться в пустой дом. Наверное, поэтому он всегда на работе. Для него ничто не имеет значения, кроме его дел. Он заносчив и жесток, но он также предан делу и патологически честен.
– Я же сказала, я бросаю это дело. Нет нужды меня пугать.
– Ты же хотела знать.
– Спасибо. Слушай, давай встретимся, поужинаем, сходим в кино.
– Давай. Мы с тобой давненько не виделись.
– Обычные проблемы одинокой мамаши.
– Пригласи няньку, и мы с тобой загуляем.
Эми повесила трубку. Она немного успокоилась, выяснив, в чем заключается формальное предъявление обвинения. С этим она справится. В послании Киркпатрика сказано, что процедура пройдет в больнице. Если они проведут ее в палате под охраной, то ей не придется выступать в открытом суде, где все будут потешаться над ее промахами. Эми глубоко вздохнула. Она справится. В конференц-зале есть небольшая библиотека юридической литературы. Она может прочитать все, что требуется, и выучить как можно больше по поводу закона. Она сверилась с часами и решила, что у нее даже хватит времени, чтобы пойти в библиотеку в суде и просмотреть там учебники по уголовному праву.
Эми уже почти встала, когда загудел интерком и Нэнси сообщила, что с ней хочет поговорить доктор Джордж Френч. Эми сняла трубку:
– Привет, Джордж. В чем дело?
– Мой приятель пытался достать армейские бумаги Морелли. Их не существует. Никто по имени Дэниел Морелли не служил в специальных войсках или других воинских подразделениях во время войны во Вьетнаме.
Эми на минуту задумалась. Доктор Френч терпеливо ждал.
– Это сходится с тем, что его удостоверение оказалось поддельным. Если он и служил, то под другим именем.
– Или, – добавил Френч, – он никогда не служил и водит нас за нос.
– Я поговорю с ним после формального предъявления обвинения и перезвоню вам, если что узнаю. Спасибо.
Телевизионные бригады и орущие репортеры заняли почти все место в вестибюле больницы, где под охраной лежал Дэниел Морелли. Эми бормотала «Без комментариев», пробегая по коридору к лифту. Когда двери лифта закрылись, репортеры все еще продолжали кричать, требуя, чтобы им сказали что-то для печати. Эми прислонилась к стене, закрыла глаза и дала себе клятву, что никогда больше не возьмет дело, вызывающее такой интерес прессы.
Когда она появилась в кабинете доктора Ганетта, то застала там Брендана Киркпатрика, болтающего с Рубеном Веласко, которому поручили предъявить обвинение Морелли. Веласко был кубинцем средних лет, чьи родители вырвались из клещей Кастро, а затем переехали из Майами в Орегон, чтобы работать в ресторане кузена, когда мальчик был еще подростком. Эми знала всего несколько судей, и не вызывало сомнений, что Киркпатрик таким недостатком не страдает.
Когда Эми вошла, Веласко встал и слегка поклонился. У него были темные вьющиеся волосы, чистые карие глаза и приятная улыбка. Когда он обратился к ней, Эми заметила легкий испанский акцент. Она пожала руку судье и умудрилась смотреть Киркпатрику в глаза, когда пожимала и его руку. Его ответное пожатие было вежливым, но лишенным всякой теплоты. Судья представил Эми судебного репортера, пожилого афроамериканца по имени Артур Рейд.
– Несколько необычно формально предъявлять обвинение мистеру Морелли в больнице, – пояснил Веласко, – но Брендан боялся, что можно допустить конституционную ошибку, если не предъявить обвинение вашему клиенту сразу же после того, как доктор Ганетт посчитает его способным, чтобы понять всю процедуру.
Эми достаточно начиталась во время ленча, чтобы понимать, что могут быть конституционные последствия, если предъявление обвинения отложится, но она не могла вспомнить, о каких последствиях идет речь, поэтому многозначительно кивнула. |