– Ну! – ответил капитан. – По Мухоморову душу явился. А Мухомор у нас давно оприходован, – рассмеялся он, скривив физиономию.

На кратком дознании, устроенном тут же, у Романа выяснили имя, место жительства и род занятий.

Он опять попытался выяснить смысл происходящего.

– Гражданин Полоскин, вы задержаны до выяснения соответствующих обстоятельств. Все остальное сможете узнать у следователя, – объявил ему дежурный. – Горшков! Где тебя черти носят?… Горшков!

– Да здесь я, здесь, – из-за угла вынырнул заспанный детина в форме.

– Отведи задержанного.

– Ладно.

– Да не ладно, а так точно.

– Ну, так точно, – лениво ответил детина.

Он вцепился Роману в плечо и подтолкнул вперед. Через три шага задержанный споткнулся о незамеченную ступеньку и рухнул на четвереньки, чуть не угодив лбом в стену.

– Ты гляди! – раздался сзади удивленный голос капитана. – Вроде спиртом не разит, а второй раз уже с ног валится. Ну, нар-род!

– Зенки-то разуй! – буркнул детина. – Я за твои навески отвечать не собираюсь.

– Я разве жалуюсь? – растерянно спросил Роман.

– Знамо дело, – хмыкнул детина. – Царапинку посодют, а потом вой на всю округу – пытают их, понимаешь, в органах.

От одного торца здания к другому тянулся коридор с редкими дверями кабинетов. Пройдя вдоль стены, окрашенной в те же цвета, что и забор, задержанный и конвоир свернули на лестницу. На втором этаже был точно такой же коридор, но с облезлыми стенами. Только в левом крыле двери были металлическими. Детина повозился с замком, а затем тычком впихнул Романа внутрь. Дверь с лязгом захлопнулась.

Если когда-то это здание и было дошкольным воспитательным учреждением, то очень специфического свойства. Конура, куда водворили недоумевающего гражданина Полоскина, имела идеально квадратные очертания и освещалась через малюсенькое окошко чуть ниже потолка, перечерченное толстыми прутьями решетки. Перепиливать решетку стоило лишь из чисто теоретических интересов – пролезть в окошко могла разве что такса.

Роман с любопытством, замешанном на почти мистическом трепете интеллигента перед местами лишения свободы, оглядывал свое временное пристанище. На одной из стен располагался рисунок. Толстым грифелем либо углем какой-то бывший сиделец вывел причудливую восьмилепестковую фигуру. Внутри фигуры затейливо чередовались вставленные друг в друга круги, квадраты, вытянутые треугольники. Словно вспышками черных молний, эта геометрическая матрешка перерезалась уверенными вогнуто-выпуклыми линиями. Роман долго не мог отвести взгляда от сложной настенной композиции. Будь у него под рукой краски, он заполнил бы пустые пространства фигуры яркими цветами – белым, зеленым, желтым, красным и… Он запнулся на внезапной мысли. Те же цвета он видел на заборе и на стенах первого этажа. Глупость какая, подумал он. Ну откуда у рядового милицейского отделения эти смешные потуги на эзотеричность облика и содержания? С какого перепугу простая отечественная ментовка изображает из себя архитектурную мандалу – сходящиеся к центру уровни, соединенные ступеньками и расписанные в священные цвета буддизма?

Роман оторвался от рисунка и опустился на единственный предмет мебели. Металлическая кровать с щуплым матрасом и подушкой, более всего похожей на блин. Кажется, это называется нары, сообразил Роман. Гражданин Полоскин, ранее не судимый, имел очень слабые представления об интерьере тюремных помещений. Однако что-то ему подсказывало, что нары должны стоять у стены, а не по центру тесной конуры.

Это не влезало уже ни в какие ворота. Наваждение продолжалось.