Это был голос разума, и прозвучал он очень своевременно. Не слыша возражений со стороны своей хозяйки, Ваня достал сотовый и набрал номер полиции.

– Хотя и странно, что отравилась. Вижу, бутылки-то все у нее стоят с дорогим пойлом. Даже пиво и то импортное. А уж такая водка по пятьсот рублей за пол-литра идет. И то если оптом на торговом складе ее брать.

– А эта и вовсе дорогущая! – произнес его коллега, поднимая бутылку странной формы, нашедшуюся под столом.

Выглядела эта бутылка совершенно необычно. Стекло было изогнуто неведомыми мастерами под невероятными углами и напоминало щупальца осьминога. А горлышком бутылки была его голова.

– Водка «Octopus», что в переводе означает – «осьминог», «спрут».

– Я такой в продаже и не видел никогда.

– Наверное, дорогая.

– Ясно, что дешевку в такую красоту не нальют.

Что касается самой Милы, то полицейские явно хорошо знали покойную. Видимо, им о личности погибшей молодой женщины рассказал участковый, который также прибыл на место трагедии. Никто из них не выразил ни малейшего удивления по поводу ее кончины.

– Удивляюсь только, что это еще много раньше не произошло, – произнес усатый участковый, вытирая вспотевший лоб.

Несмотря на то что было еще совсем рано, солнце изрядно припекало. Находиться вместе с телом в комнате было затруднительно. И все вздохнули с облегчением, когда врачи забрали мертвую Милу. Оказалось, что по случаю наступления дачного сезона в квартире оставалась лишь ветхая бабуська, давно выжившая из ума и такая древняя, что родственники опасались брать ее куда-либо с собой, как бы не рассыпалась по дороге. И тот самый парень в цветных татуировках, который открыл дверь друзьям.

Сейчас он отвечал на вопросы полицейских. И вряд ли ему это сильно нравилось. Парень ныл, что ему надо на работу в тату-салон, что его ждет важный клиент, но полицейские были неумолимы.

– Парень, ты у нас единственный свидетель получаешься. Бабка не в себе, про какую-то женщину с конфетами, которая к Миле приходила, все время твердит, толку от нее чуть.

И полицейский кивнул в угол, где притулилась маленькая старушечка. Она что-то жевала своим беззубым ртом. И словно почуяв, что речь зашла о ней, бабушка подняла голову и подслеповато уставилась на полицейского.

– Чавось? – переспросила она у него, облизнув губы. – Че сказал-то, сынок? Глуха я к старости стала. Небось про Милку спрашиваешь? Так молодка в тот день к ней приходила. Сверток такой большой передала, небось пирожные там были. Очень уж осторожно она его держала. А Милка пожадничала, ни одной пироженкой меня не угостила. И что нашло на нее? Всегда угощала, а тут нет. А у тебя, сынок, есть чего-нибудь сладенькое?

– Держите, бабушка.

Полицейский сунул старухе еще одну конфету, в которую та вцепилась, урча от удовольствия и совсем позабыв про все вокруг.

– Видишь, – устало вздохнул полицейский. – О чем с ней можно говорить? Она ничего уже не соображает от старости. Бабке вокруг одни только конфеты и пирожные и мерещатся. А у нас труп! Нам надо знать, с кем девчонка вчера была.

– Не знаю я, с кем Мила прошлой ночью квасила. Сам я поздно вернулся, у Милы кто-то сидел. Но кто именно это был, я не видел.

– А что так? Чего не присоединился?

– Я спиртное не пью. А уж с Милой и подавно пить не стал бы.

– Почему так?

– Она дурела, когда выпьет. Вроде бы уже больше месяца держалась, а вчера снова ее сорвало.

– Так чего не присоединился-то?

– Да фигню, как выпьет, всякую начинала нести, в драку с мужиками лезла.