Я продолжил листать дальше, пока не добрался до последней страницы. Здесь, под заголовком «Вести о выпускниках» были фотографии бывших студентов и краткая история их карьеры и личных достижений. Я с удивлением обнаружил выпускника факультета палеонтологии; это был весьма небольшой факультет, но в нижней части страницы нашлась заметка о человеке по имени Залмон Бернштейн. Фото было  явно постановочным: Бернштейн с геологическим молотком улыбается во все тридцать два зуба. Там говорилось, что он защитил свой Ph.D. в 1983, в том же году, в котором, вероятно, защитился бы и я. Мы бы, несомненно, были знакомы; может быть, даже дружили бы.

Я перечитал заметку трижды. Женат. Сейчас живёт в Драмхеллере, Альберта. Работает сотрудником-исследователем в Королевском Тиррелловском музее Палеонтологии. Летом работает на раскопках в Провинциальном парке «Динозавр».

Он всего добился сам. Я ощутил укол грусти и отложил журнал. В остальной почте не было ничего срочного, так что я вернулся за компьютер и продолжил возиться со своей статьёй об очистке полистирола.

На следующий день Иоанн Павел поприветствовал меня своим обычным «Доброе утро, мистер Койн». Как всегда, я почувствовал себя неловко из-за того, что я его имени не знал. Когда он начал ходить по этому маршруту два года назад, я хотел его об этом спросить. Я воображал, что у него какая-нибудь таинственно звучащая иностранная фамилия, оканчивающаяся на гласную. Но я упустил тогда эту возможность, а теперь было уже слишком поздно. Да и в любом случае он знал обо мне больше, чем я когда-либо буду знать о нём. Поскольку мой банк настаивает на употреблении полных имён, он знал, что Х. — инициал моего второго имени — означает «Хортон» (какая гадость!). Он знает, какие у меня кредитки. Он знает, что я журналист — если знает, что такое пресс-релизы и как они выглядят. Он знает, что я читаю «Плейбой» и «Канэйдиан Джиогрэфик», и «Журнал детективов Эллери Куина». Он даже знает, у какого доктора я лечусь. Он может написать мою биографию по тем вещам, что приносит мне в своей тяжёлой синей сумке.

Как обычно, он сложил мою почту в отдельную стопку. Сверху он положил тонкую бело-оранжевую книжку, затянутую в полиэтиленовую плёнку. Я забрал свою добычу, пожелал ему доброго дня и пошёл назад. Лифт был на втором этаже, так что я его вызвал. Я иногда так делаю. Будь он на третьем, я бы не стал его дожидаться, а если на верхних этажах, то я ни за что не стал бы им пользоваться.

Когда-нибудь я совсем потеряю ту запаску.

Поднимаясь на лифте наверх, я осмотрел бело-оранжевую книжку. Это был научный журнал. У моего дяди — брата отчима, университетского профессора, были сотни таких журналов, выстроенные рядами одинаковых корешков на полках его замшелой берлоги. Этот журнал выглядел интересным, по крайней мере, для меня: «Журнал палеонтологии позвоночных».

По какой-то причине я вытянул ноги вдоль левой, а не правой секции своего углового дивана. Содержание журнала было напечатано на обложке. Некоторые слова я узнал по моему детскому увлечению динозаврами. Птицетазовые. Гадрозавры. Меловой период.

Я взглянул на кусок перфорированной бумаги, прилепленный к предназначенному для адреса прямоугольнику: моё имя и адрес, всё верно. Кто бы мог мне такое послать? Приближался мой день рождения — сорокалетний юбилей; может быть, кто-то оформил мне подписку, не найдя, что подарить? Полиэтиленовая плёнка начала растягиваться, когда я за неё потянул. За свою карьеру я написал около 750000 слов о пластмассах; думаете, от этого мне стало легче вскрывать подобную упаковку?

Цены на подписку были напечатаны на передней обложке журнала. Восемьдесят два американских доллара в год! У меня не так много друзей, и совсем нет таких, кто потратил бы столько денег на подарок для меня, даже если это задумывалось как розыгрыш.