— Такое несчастье, как я вам сочувствую, — сказала она, и я отозвался, чисто инстинктивно, стандартно-вежливым «Что вы, все в порядке, благодарю вас», — сам удивляясь почти кощунственно-беспечному ответу.

Она приготовила один из самых типичных старинных ужинов родом из моего детства. Там были салат-латук с помидорами и патиссонами, нарезанные яйца вкрутую, черный и белый пресный хлеб, два больших чайника, из носика каждого хвостиком вился дымок, и прессованная ветчина, — не думал, что такую до сих пор производят, — нарезанная бледными, покрытыми мраморным глянцем, порочно поблескивающими квадратными ломтиками. Несколько мгновений мы стояли, созерцая пищу, чувствуя нарастающую неловкость, словно группа разношерстных гостей на званом обеде («Интересно, о чем эта актриска сможет поговорить с епископом?»), затем Квирк галантно отодвинул стул для Лидии, она присела, а за ней и все мы расположились вокруг стола, шаркая подошвами и нервно откашливаясь, а мисс Кеттл стала разливать чай по чашкам.

За этой первой ласточкой последовало множество невеселых трапез, которыми нас постоянно потчевали нескольких дней, проведенных здесь. Я убедился, что перед лицом чьей-то тяжелой утраты к людям возвращаются такие атавистические наклонности, как примитивная доброта, проявляющаяся самым явным образом в форме подношения еды пострадавших. Нам приносили полные тарелки сандвичей, термосы с куриным бульоном, яблочные пироги и пузатые горшки с тушеным мясом, заботливо завернутые в кухонные полотенца, которые Лидия стирала, гладила, аккуратно складывала и возвращала владельцам в их выскобленных горшках, предварительно опустошенных мной, один за другим, в мусорный ящик. Мы казались себе жрецами, свершающими обряды в святилище, принимающими жертвоприношения верующих, каждое с сопутствующей улыбкой соболезнования и склоненной в скорби головой, похлопыванием по руке или по плечу, смущенно промямленными неловкими фразами, выражающими сочувствие. В те первые дни я совсем, ни разу, не плакал, — я заранее отплакался вволю много месяцев назад, укрытый искрящейся, населенной людьми темнотой вечерних киносеансов, — но если не выдержу, то сломаюсь как раз в тот момент, когда в руку мне заботливо вложат сладости или суп. Но все это пришло слишком поздно, шепотки заклинаний, обещанные молитвы, погребальное запеченное мясо, ибо дева уже взошла на алтарь, жертвоприношение свершилось.

Горе убивает вкус. Не просто притупляет, мешает воспринимать оттенки, смаковать хороший кусок стейка или чувствовать остроту соуса, а полностью уничтожает сам вкус, — мяса, овощей, вина, амброзии, птичьего молока, — всего, так что кушанье на вилке становится не слаще куска картона, крепкий напиток в бокале — мертвой водой. Я садился и ел как машина, размеренно жевал и глотал; пища поступала в рот, челюсти начинали двигаться восьмеркой, пропущенный сквозь мясорубку зубов продукт направлялся в желудок, и если бы он вдруг без перерыва продолжил свое движение и вышел из меня тут же, пока я был за столом, меня такое ничуть бы не удивило и тем более не смутило. Мисс Кеттл в своем непоколебимом здравомыслии поддерживала разговор, или скорее отрабатывала монолог, что не очень-то развлекало, но и не отвращало. Она, очевидно, наша соседка, или одна из родственниц Квирка, к которой он воззвал о помощи и поддержке, когда пробил час испытаний, хотя, по-моему, наш жилец и помощник ей совсем не нравится, ведь каждый раз, когда он попадается ей на глаза, она неодобрительно поджимает и кривит губы.