Агата не отвечала. Она смотрела на него сощуренными ядовитыми глазками.

— Я просмотрел записи крещений. И искал твое в 1695-ом. Но ничего не нашел. Ты слышишь меня? Его там нет! Согласно записям, тебя крестили в сентябре 1697-го. Что ты на это скажешь?

У Агаты заколотилось сердце. Ей показалось, будто оно бьется прямо у нее в голове. Спокойно. Спокойно. Не позволяй ему взять верх.

— Это вранье, паршивец, вранье! Ничего такого там...

— Послушай, старушенция. Ты еще меня слышишь? Я на этом не успокоился, потому как крещение не обязательно происходит сразу после рождения. Весь вчерашний день, и вечер и сегодняшнее утро слуги по моему приказанию разбирали хлам в старой комнатушке над кухней. Когда реставрировали дом, туда сбрасывали всё ненужное. Ты слышишь? Я подойду поближе. Я скажу тебе прямо в ухо. Мы нашли старую семейную Библию, которая раньше лежала внизу в зале, когда отец Фрэнсиса был жив, и, представь себе, я нашел там запись. Сейчас прочту. Или сама прочитаешь? Вот!

Взяв книгу со стола, он открыл ее и предложил Агате, но та лишь съежилась еще больше.

— Тогда я прочту. Осмелюсь полагать, этот почерк принадлежит твоему отцу, чернила совсем светлые. Но очень, очень четкие, старушенция. Очень четкие. Здесь говорится: «В десятый день августа 1697 года, сырым летним утром в одиннадцать часов родился наш первенец, дочь, Агата Мэри, хвала Господу». Ты слышишь меня или прочитать еще раз?

— Слышу.

— А рядом на полях другим почерком написано: «Крещена третьего сентября». Так что, старушенция, в следующий понедельник тебе будет только девяносто восемь.

Агата сидела совершенно неподвижно. Черный кот, не подозревающий о ее смятении, посмотрел на нее, зевнул и попытался устроиться рядом. Джордж повернулся, отнес книгу к столу у окна, вернулся обратно и посмотрел на свою жертву. Он годами мечтал отомстить этой старухе. Всё произошло слишком давно, никто уже не помнил причин этой вражды, было ли это взаимное неприятие с самого начала или кто-то кого-то обидел. Но сейчас уже слишком поздно это исправлять, слишком поздно для того, чтобы забыть обо всем и закопать топор войны.

— Ты слышишь меня? Я иду вниз приказать, чтобы всем, кто принял твое приглашение, отослали письма. В них будет написано, что ты ошиблась в своем возрасте, и новые приглашения вышлют через два года.

— Ты не посмеешь! Элизабет никогда, никогда не позволит тебе! Не позволит! Не позволит!

— Она не сможет меня остановить. Я хозяин в этом доме, и хотя разрешил бы провести этот праздник здесь, но не собираюсь участвовать в вопиющем обмане. Тебе девяносто семь, старушенция. В понедельник будет девяносто восемь. Поживи еще пару лет, и можешь снова приглашать своих друзей.

Ты пытаешься контролировать свои чувства. Вся железная дисциплина и накопленная с годами стойкость подсказывают, как поступить: закрыть глаза, глубоко дышать, выкинуть из головы злобу и помнить только о выживании. Как много раз это уже помогало в будничных проблемах! Громкие перебранки и ссоры были лишь поверхностными бурями, не волновали по-настоящему, глубоко. Ты научилась это делать... Но иногда дисциплина не помогает. Бешеная ярость вскипает и вырывается наружу через все преграды, и ты становишься беззащитной против навалившихся чувств, которые сметают тебя и могут уничтожить.

И сам Господь тут не поможет.

Джордж направился к двери.

— Стой! — сказала Агата.

Джордж вежливо повернулся. Он никак не проявлял ликование, которое, должно быть, чувствовал. Будет ли она умолять? Унизится ли до мольбы?

— Всё подготовлено, — сказала она. — Мое платье. Всё остальное. И на кухне. Провизия заказана.

Она замолчала и попыталась восстановить дыхание. Но не смогла. Весь воздух словно вышел из легких.

— Какая жалость, — ответил Джордж.