Агата выдохнула, сглотнула и успела вдохнуть немного воздуха.

— Пришли ко мне Элизабет. Попроси Элизабет прийти... Мне исполнится сто лет. Я знаю. Знаю. Я считала. Как я могла ошибиться?

— Но ты ошиблась, старушенция, и празднества не будет. Его легко отменить. И открой окно пошире. Такой чудесный день, а здесь воняет.

Джордж опять направился к двери.

— Стой! Я не проживу еще два года. Ты это понимаешь. Кто узнает, если ты промолчишь? Я ни за что не протяну еще два года. Я больше не буду тебя сердить, Джордж. Я так долго этого ждала. А? А? Я не буду больше тебя сердить, Джордж. Ну что тебе стоит? Что тебе стоит? Я напишу новое завещание... Оставлю тебе все свои деньги в облигациях. Больше о них никто не знает.

— Мне не нужны твои деньги, старушенция! — Джордж снова вернулся, с книгой под мышкой. — Ни твоя благосклонность. Теперь мне тебя даже жаль, но ты сгниешь в этой комнате, прежде чем я устрою фальшивый праздник.

И тогда ненависть полыхнула с обеих сторон, и в этом обычно холодном, сдержанном и горделивом мужчине, и в обломках человеческого существа, едва дышащего на кровати. По ее щекам текли слезы, но теперь не просто из-за слезящихся глаз.

— Если ты так со мной поступишь, — сказала Агата, брызжа слюной и задыхаясь, — ты сам сгниешь, это уж точно. Да, вместе с нелепым папашей, дядей-стервятником и своей... своей тупой жирной мамашей и сыном-калекой. Малютка Валентин! Родился во время лунного затмения и уже калека! Черви начнут его глодать еще до того, как он покинет этот мир! Не сомневаюсь! Родился во время затмения! Последний из Уорлегганов!

Хотя ее дни подходили к концу, тетушка Агата была достаточно проницательна, чтобы понять, насколько этот ничтожный выпад задел Джорджа. Пусть она проиграла, но будет бороться до конца. Этот выпад показал направление. Осталось сделать последний выстрел.

— Последний из Уорлегганов, Джордж! Да и Уорлегган ли он?

Джордж подошел к двери и обернулся, чтобы взглянуть на Агату, ничтожную, вонючую и дрожащую старуху. Зрелище было жалкое: она скрючилась и тяжело дышала, губы посинели, хотя кровь прилила к щекам, глаза похожи на щели, губы дрожат, чтобы напоследок еще раз крикнуть, укусить, впрыснуть в него яд.

— Ребенок родился не семимесячным, Джордж. Даже не восьмимесячным, если на то пошло. Я видела недоношенных младенцев, много раз. У них не бывает ногтей. А кожа сморщенная, как... как высохшее яблоко, и... — она закашлялась и сплюнула на простыню, — и они не плачут, а едва слышно подвывают, и волос у них нет. Это был обычный младенец! Твой драгоценный калека Валентин родился в срок, могу присягнуть! Так что...

Джордж уставился на нее, словно собирался плюнуть в ответ. Но не плюнул. Он стоял и слушал этот последний выстрел, последнее оскорбление.

— Может, вы с Элизабет не дождались свадебной церемонии, а? Может, и так. Это так, а? — Агата обнажила в ухмылке десны. — Или кто-то другой ее объездил до вашей свадьбы. А? А? Твой драгоценный Валентин!

Джордж вышел и с такой силой хлопнул дверью, что старый дом содрогнулся. Агата Полдарк откинулась на подушки. Черный дрозд в клетке у окна испуганно защебетал. Легкий ветерок приподнял шторы, и комнату наполнил свежий воздух.

В четырех милях от Тренвита Росс и Демельза с двумя детьми сидели на лужайке перед домом. Не считая дребезжания и стука дробилки для олова, к которым слух уже привык, стояла тишина. На холме из трубы Уил-Грейс поднималась струйка дыма, между строений шахты сновали люди.

Так удивительно было для них сидеть подобным образом всей семьей, но жаркий день спутал все планы. Росс держал на коленях Клоуэнс, а Гаррик грыз кость у его ног. Джереми растянулся на животе и мастерил венок из маргариток, Демельза тоже растянулась на животе и помогала ему.