Два месяца назад он пожаловался Керансу на постоянную
бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далеко за полночь видел в
лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и глядевшего
на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию, отказался от
своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в каюте, он погрузился в
странную жизнь, перечитывал свои старые записи или пересчитывая пальцы,
как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучелами бабочек
и гигантских насекомых.
Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы, которые
наблюдал у себя самого: "ускоренное вступление в зону перехода", - и
оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
Любопытно, однако, что Бодкин отнесся к болезни Хардмана гораздо
серьезнее.
Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату и остановился в
углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул к нему руку.
Жалюзи на окнах были спущены, и, к удивлению Керанса, кондиционер
выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора, был ненамного
прохладнее температуры снаружи - кондиционер никогда не позволял
температуре подниматься выше 70 градусов. Но Бодкин не только выключил
кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс вспомнил,
как Бодкин мастерил этот камин на испытательной станции, устанавливая
вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле спиной к огню, был
одет в белый шерстяной жакет, на котором были видны две широкие влажные
полосы пота, и в тусклом красном свете Керанс видел, как по его коже
скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкая грудь и плечи
были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикреплены два наушника. Его
узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу, но глаза
не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической чашей,
овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
Этот круг обрамлял голову Хардмана, как огромный сверкающий ореол.
Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего
на полу у ног Бодкина; на диске проигрывателя вертелась пластинка трех
дюймов в диаметре. Звуки, доносившиеся из звукоснимателя, напоминали
медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин выключил проигрыватель.
Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и включил
лампу у кровати больного.
Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
- Напрасная трата времени, доктор. Эта запись лишена смысла, вы
можете истолковать ее, как угодно, - он вытянул свои тяжелые конечности на
узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди было совсем
мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением. |