Квинтэссенция.

Все, что нужно, — открыть пузырек и нанести на рану Дженни ничтожно малую капельку… Исцелить ее, спасти ей жизнь. Как он мог не сделать этого? Браво вытащил бутылочку из сундука, подержал ее в ладонях. Она почти ничего не весила, словно ее содержимое было легче воздуха, как крылья ангелов…

Снять крышку, нанести всего одну каплю, и Дженни поправится, она будет жить… А иначе все, что ему остается, — вера, одна лишь вера. Он сможет только надеяться, что успеет довезти ее до клиники, спасти ее.

Его пальцы сжали стеклянную крышку.

А что потом? Что будет с ней потом? Возможно, она проживет сто пятьдесят лет, или двести… или четыреста, как фра Леони… Захочет ли Дженни такой судьбы? Имеет ли он право менять естественный ход вещей, вмешиваться в установленный миропорядок? Отец наверняка задавал себе тот же вопрос, когда Стеффи смертельно заболела…

И снова Браво почувствовал незримое присутствие Декстера.

— Что мне делать, отец?

— Тебе решать, Браво.

— Я люблю ее, я не хочу, чтобы она умерла!

— Я любил Стеффи, я не хотел, чтобы она умерла…

— Но ведь ты предал ее, ты спал с Камиллой…

— Я человек, Браво, такой же, как все.

— Ты не такой, как все, отец!

— В детстве ты думал именно так, и это давало тебе уверенность и покой. Так устроен мир… Теперь ты взрослый человек, Браво, ты должен принять меня таким, какой я есть. За свои уверенность и покой ты теперь отвечаешь сам…

Браво смахнул слезы с глаз. Он снова был один, рядом журчала вода священного ручья, Дженни лежала перед ним на траве. Он услышал ее сбивчивое дыхание, посмотрел на сосуд с Квинтэссенцией…

Вера. Найдет ли он в себе достаточно веры?

Браво осторожно вернул пузырек на место. Но он был словно живой, он сопротивлялся… неимоверно трудно было разжать пальцы, отпустить его, отвести руку. Усилием воли Браво заставил себя положить бутылочку на дно сундука. Закрыв крышку, он аккуратно опустил сундук обратно в яму под колонной.

И все то время, пока Браво засыпал сокровищницу землей, притаптывал почву, тщательно разравнивал слой полусгнивших листьев и сосновых иголок, он слышал завораживающую пульсацию, — словно неутомимое сердце билось там, в глубине, где осталась Квинтэссенция… Закончив, он бережно поднял Дженни на руки и, мысленно вознося молитвы Деве Марии и всем святым, двинулся назад, в Сумелу.

Восемью часами позже, в середине ночи, Дженни пришла в себя и закричала от невыносимой боли. Браво нагнулся над ней, взял ее за руку. Она увидела его лицо в тусклом свете настольной лампы.

— Где я?

— В Мачке, — ответил он. — В клинике. Рядом хирургическое отделение.

— Что с сокровищницей?

— Она на прежнем месте, там, где оставил ее отец. Все хорошо, Дженни, тайник в безопасности.

— Я не хочу здесь оставаться. — Она попыталась сесть, застонала и откинулась назад на подушки среди трубок с физиологическим раствором и плазмой.

— Завтра или послезавтра, когда полностью пройдет лихорадка, мы перевезем тебя в Трапезунд, — сказал Браво.

— Мы?

— Я позвонил Калифу. Его уже отпустили из больницы, и он с превеликой радостью согласился помочь. Он приедет с машиной скорой помощи. Я не собираюсь подвергать тебя риску и везти вниз по этой безумной дороге на обычной машине.

Он поднес к ее губам стакан с водой, подождал, пока она сделает глоток.

— Теперь спи. Тебе нужно как следует отдохнуть.